— Мне очень жаль. Но я не могу сказать. — Он положил кусок рыбы в рот и устремил взгляд на реку. В это время причалила прогулочная лодка со стеклянным куполом, взяла на борт группу японских бизнесменов, куривших ранее в ресторане. — Это не твое дело.

— Но если счет открыт на мое имя — неужели я не имею права знать?

— Формально имеешь, но…

— Тогда скажитемне. — Он бросил взгляд на Алекс. — Скажите нам. Кому принадлежит этот счет?

Охснер отложил нож с вилкой, вытер губы салфеткой.

— Дело в том, что счет был открыт твоим отцом в 1938 году для гражданина другой страны. Мне, как душеприказчику, было дано распоряжение никомуне сообщать о его существовании. Тебе рассказали бы об этом счете только после моей смерти.

— А если бы я умер раньше вас? — настаивал Руди.

— В таком случае я оставил бы распоряжение передать счет твоим наследникам.

— Но у меня нет детей, — возразил Руди. — Кому бы тогда он достался?

— Тому, кого бы ты назвал своим наследником. Но и он — как и твой отец — мог быть лишь попечителем. В ожидании настоящих владельцев.

— Вам известно, кто настоящие владельцы? — спросила Алекс у Охснера.

— Я… я действительно не могу сказать.

—  Не можете? — переспросил Руди. — Или не хотите?

Охснер несколько секунд не сводил с Руди глаз.

— Дело в том, что твой отец заключил с настоящим владельцем счета — мы их называем владельцами-бенефициарами — договор о неразглашении имени, даже опекунам-наследникам. Этот договор лежит запечатанный у меня дома, в сейфе.

— Он находится там со дня смерти моего отца? — уточнил Руди.

Охснер утвердительно кивнул.

— Вы и словом не обмолвились мне об этом!

— Практика банковского дела в Швейцарии учит ничего не предпринимать, пока не объявится подлинный владелец.

— А вам никогда не хотелось распечатать письмо? — полюбопытствовала Алекс. — Чтобы узнать, кому принадлежит счет? Чтобы попробовать связаться с владельцами?

Охснер пожал плечами.

— У меня нет такого права.

— А помните скандал с депозитными счетами в девяностые? Почему тогда вы ничего никому не сказали об этом счете?

— Не мог.

— Почему? — не отставала Алекс.

— Потому что это не депозитный счет. Это опекунский счет.

— И какая разница?

— Скандал с депозитными счетами, на который вы ссылаетесь, касался тех счетов, операции по которым не проводились со времен Второй мировой войны. На них оказалось лишь несколько тысяч долларов — деньги не были положены под проценты. Если я не ошибаюсь, на некоторых лежало вообще по сотне долларов. — Он повернулся к Руди. — Знаешь почему?

Руди отрицательно покачал головой.

— Нет.

— Потому что это были депозитные счета. Банк не проводит по ним никаких операций, лишь взимает свой процент. К тому времени, когда американцы заставили швейцарские банки обнародовать счета, после вычета всех комиссионных и банковских процентов на них почти ничего не осталось. — Охснер вновь принялся за еду. — Явно недостаточно, чтобы служить оправданием всемирному скандалу.

— А почему банки не обнародовали опекунские счета? — спросила Алекс.

— Не могли.

— Почему? — удивился Руди.

— Потому что банки никогда о них не знали.В том-то все дело. Только попечителю известно, кому на самом деле принадлежит счет.

— Тогда почему попечители не рассказали об этих счетах властям? — продолжала Алекс.

— А их никто не спрашивал. — Охснер откинулся на спинку стула. — А пока не спрашивают, те не имеют права обнародовать их. — Банкир отодвинул тарелку. — Тайна швейцарских банковских вкладов. Уверен, вы понимаете, что это означает.

— Это просто смешно, — возмутился Руди. — Если до сих пор никто не заявил права на опекунские счета, никто и не заявит.

— Кто знает. — Охснер прикурил еще одну сигарету. — И пока меня не заставят поступить по-другому, мой долг — как поверенного в делах твоего отца — следить за тем, чтобы выгодно и с умом вкладывать лежащие на счету деньги. — Он глубоко затянулся. — И ждать, когда заявят на него права.

— А тем временем вы вкладываете деньги? — уточнила Алекс.

— Да. Я лично занимался этим, пока не отошел от дел в начале девяностых. Потом я дал поручение одному служащему цюрихской компании по управлению фондами. Ее название Финакорп. [14]— Он повернулся к Руди. — Но до сих пор я лично слежу за балансом. Проверяю его каждый квартал. И, должен признаться, дела идут неплохо.

— Почему же никто из Финакорпа никогда не связывался со мной? — удивился Руди. — Счет ведь на мое имя, кто-то должен был…

— Что касается финансового менеджера, ему известно, что этот счет является частью имущества твоего отца, — покачал головой Охснер. — А я, поверенный твоего отца, — единственный человек, перед кем они обязаны отчитываться.

— До каких пор? — поинтересовался Руди.

— Пока я жив. Ты же знаешь, я передал тебе право собственности на все остальное имущество твоего отца уже много лет назад. И хотя счет также является частью этого имущества, именно я, будучи единственным поверенным в его делах, несу ответственность за счет, а не ты.

— Отец Руди погиб в 1987-м, а вопрос о наследстве все еще открыт? — спросила Алекс. Она помнила, что адвокату ее матери понадобилось всего три недели, чтобы закрыть вопрос о наследстве и распродать имущество.

— Скорее всего, вам неизвестно, но в Швейцарии вопрос о наследстве остается открытым до тех пор, пока поверенный в делах считает это необходимым, — сухо ответил Охснер. — Может быть, несколько лет. Может быть, если нужно, несколько десятилетий. — Он вызывающе посмотрел на девушку. — Такие здесь порядки.

— Значит, это выуправляли счетом в 1987 году? — поинтересовалась Алекс.

В глазах Охснера сверкнули молнии.

— Я возмущен вашими намеками, барышня. — Он со злостью затушил сигарету. — Да, я купил «Тоблер & СИ», когда отец Руди в начале восьмидесятых отошел отдел, но он настаивал на том, что лично будет заниматься ведением этого счета. Потом он умер — через четыре дня послевведения кода в банковский компьютер.

— Смахивает на совпадение, не так ли? — заметил Руди. — Отец был убит спустя четыре дня после компьютерной манипуляции со счетом, который онвел.

— Убит? — Охснер выглядел озадаченным. — Тебе прекрасно известно, что твой отец покончил жизнь самоубийством.

Щеки Руди вспыхнули.

— Но… это так и не доказали.

— О чем ты, Руди? — нахмурился Охснер. — Нашли же предсмертную записку.

Руди бросил взгляд на Алекс.

— Ладно, записка и правдабыла, но в ней говорилось: «Руди, надеюсь, ты позаботишься о маме». Полиция нашла ее в номере отеля — в Сусе.

Охснер потянулся через стол и положил руку на плечо Руди.

— Руди, все поверили в то, что твой отец покончил жизнь самоубийством. Я. Полиция. Даже твоя мама. Почему же ты не можешь принять этот факт?

— Но отчего свою предсмертную записку он адресовал мне, а не маме?

— Вероятно, он знал, что больше всего его смерть заденет тебя. Придется кое-что сообщить тебе, Руди. Когда твой отец рассказывал мне об этом счете в 1987 году, за день до своего отъезда в Тунис, он говорил так, как человек, который не собирался возвращаться назад.

— Тогда почему вы не остановили его? — произнес Руди внезапно охрипшим голосом. — Если было так очевидно его намерение?

— А что я мог сделать? — Охснер выглядел обиженным. — Как бы там ни было, никто не мог бы дать руку на отсечение, что именноон собирается сделать.

— В таком случае почему вы так уверены, что он покончил с собой?

Охснер покачал головой.

— Руди, мне очень жаль. — Он положил руки на стол. — Когда оглядываешься на прошлое, становится очевидным: он уже решился.

Руди впился в Охснера взглядом.

— Если бы вы сделали хоть что-нибудь, сказали хоть что-нибудь. Мне или маме.