Теперь, между прочим, понятно, как Пери попал на благотворительное мероприятие, подумала Элизабет. Леди Бомонт давно дружит с леди Бьюкен.

— Итак, — продолжал Куинн, — когда Пери женился, я выразил готовность отдать ему Солтмарш-хаус. Но ему постоянно приходится бывать в городе, и ездить туда-сюда нет смысла. Он прав, конечно, но таким образом дом, в сущности, пустует.

— Но зачем продавать? Вряд ли ты нуждаешься в этих деньгах.

— А какой смысл оставлять его?

— Генри ни за что не расстался бы с ним. Он любил этот уголок старины… Я знаю, ты решил провести большую часть жизни в Соединенных Штатах, но наверняка же ты…

— А тебе известно, почему я решил жить в Соединенных Штатах?

Она покачала головой.

— В таком случае мне, пожалуй, пора рассказать тебе о моем детстве. Когда отец с матерью познакомились, ей было восемнадцать, а ему тридцать три. По всем признакам он был закоренелым холостяком, но спустя несколько недель они поженились.

Она умерла, когда мне было четыре с половиной года, и мы с отцом остались одни. А осенью он встретил и полюбил миниатюрную брюнетку по имени Бет. Она отказалась выйти за него замуж, но согласилась переехать и жить с нами. Она была красивой и доброй. Я обожал ее и был уверен, что она меня тоже любит. Но едва я начал снова чувствовать себя «под крылышком», она поцеловала меня на прощанье и ушла.

Спустя год отец женился на рыжей Хелен. Теперь все было совсем иначе: я испытывал неприязнь к новой мачехе, а она — ко мне.

Когда родился Пери, стало еще хуже. Казалось, все внимание направлено исключительно на него. Я остро почувствовал, что меня никто не любит и я никому не нужен, и стал совершенно невыносим.

Однажды, когда я вел себя особенно несносно, Хелен сказала отцу, что больше терпеть этого не сможет и один из нас должен исчезнуть.

Куинн говорил бесстрастно, потрясенное лицо Элизабет вызвало у него лишь тусклую улыбку.

— О, да, я был молод, и у меня хватало глупости надеяться, что он оставит меня у себя. Только с годами я понял, в каком невыносимом положении он оказался.

Он решил отправить меня в школу-интернат. Но тут дядя Вильям, перебравшийся к бостонской ветви нашего рода и женившийся на американке, предложил мне пожить у него. Отец поставил меня перед выбором, и я решил ехать в Бостон. Выбор оказался удачным. У тети с дядей не было детей, и они окружили меня любовью и заботой, необходимыми каждому ребенку. Они стали моими настоящими родителями.

Когда Хелен бросила отца с Пери, они спросили, не хочется ли мне вернуться домой. Я ответил «нет», мой дом был в Бостоне, и я не возвращался в Англию, пока не стал взрослым. Тебе все еще кажется, что я должен дорожить этим домом?

— Нет, не кажется.

— Только не воображай, будто я ненавидел Пери или отца… Хотя спустя столько лет мы оказались почти незнакомы и у каждого был свой комплекс — я сердился, отец испытывал чувство вины, Пери стал ревновать, — мы вскоре отлично наладили отношения. К тому времени, когда появилась ты, мы хоть и не слишком часто виделись, но были близки, как члены любой нормальной семьи.

Значит, она, не желая того, нарушила эту близость.

— И это же ненормально, чтобы отец и сын, оба, влюбились в одну и ту же женщину.

— Но это неправда.

— Ты не можешь отрицать, что отец был влюблен в тебя… И даже я был совершенно очарован.

Нет, он вообще ничего не понял. Генри любил ее, но это совсем не та влюбленность. А сам Куинн, что бы там ни говорил, никогда ничего к ней не испытывал.

— Это неправда, — повторила она.

— Ты так считаешь?

Элизабет чувствовала, что терпит решительное поражение. Что толку спорить, попусту тратить слова?

— Как бы то ни было, все это ушло безвозвратно, — устало проговорила она. — Генри уже нет, а наш брак скоро будет аннулирован.

— Это зависит от того, поедешь ты со мной в Солтмарш или нет.

Все ее существо восставало против этой идеи. Но ради Ричарда… А вдруг все произойдет достаточно быстро и они смогут сыграть свадьбу весной?

Если, конечно, Ричард еще захочет на ней жениться, когда все узнает.

Но захочет он или нет, ей необходимо покончить с этим нелепым браком и изгнать Куинна из своей жизни.

В конце концов, в Солтмарш-хаусе еще живет миссис Уикстед, приятная, домашняя женщина, так что они не останутся наедине… И, глубоко вздохнув, она согласилась:

— Хорошо, поеду.

На лице Куинна не дрогнул ни один мускул.

— Ты, наверное, помнишь, что перебраться по косе можно только во время отлива. Так что не будем терять время.

— Хорошо, если не возражаешь, подожди меня внизу, я постараюсь собраться как можно быстрее.

Кисло улыбнувшись в ответ на ее вежливый тон, он взял поднос, и через мгновенье за его спиной щелкнула дверь.

Элизабет рванула в ванную, почистила зубы и приняла душ. Быстро уложила пучок и оделась как па прием. Ощущение надвигающейся опасности между тем не проходило, и она не в состоянии была избавиться от убеждения, что ведет себя как дура.

Куинн стоял рядом с машиной. В оливковой куртке поверх свитера, с отсыревшими в тумане и легшими волнами темными волосами он выглядел значительно моложе своих тридцати двух. Его образ тревожил и манил.

Чувствуя, как ускоряется биение сердца, она заставила себя выдержать его взгляд, скользнувший по ее серому деловому костюму, шелковой блузке и элегантным лодочкам.

— Подходящий у тебя вид, чтобы отдохнуть денек на берегу моря.

Она проигнорировала его сарказм и ровным голосом спросила:

— Мой ключ еще у тебя? — и с облегчением вздохнула, когда он безропотно протянул его.

Элизабет захлопнула за собой дверь и села на переднее сиденье «мерседеса».

Они успели отъехать, когда она вспомнила, что забыла надеть часы, но возвращаться было поздно.

Движение на улицах оказалось интенсивным, и они выехали из Лондона позже, чем предполагали.

Легко положив на руль красивые руки, Куинн молча вел машину. Элизабет было неловко ощущать рядом с собой его мускулистое бедро, и она не отрываясь смотрела в окошко. За окном мелькал серый, однообразный пейзаж.

— Завораживающий вид, — ехидно заметил Куинн.

Она приподняла подбородок.

— Я люблю Эссекс.

— Только не говори, что тебе нравилось жить в Солтмарше в одном доме с восемнадцатилетним парнишкой и стариком в инвалидном кресле.

Она скрипнула зубами, но промолчала.

Куинн искоса взглянул на нее и сменил тактику:

— Ты помогала Генри копаться в истории рода, так что, надо думать, немало знаешь об этом острове?

— Мне известно, — она старалась говорить спокойно, — что, хотя не сохранилось никаких сведений о строительных работах на острове, сторона, обращенная к морю, столетиями укреплялась насыпями и была частично облицована камнем с целью защиты от приливов.

— А сам дом?

— Солтмарш-хаус был построен во времена Тюдоров на рукотворном острове и использовался в качестве маяка.

— Так вот откуда башня. В детстве этот дом всегда напоминал мне кособокий замок.

— Это и было что-то вроде замка. Во всяком случае, сооружение стало оборонительным: на стороне, обращенной к морю, стояли пушки, а появлявшиеся во время отлива опасные зыбучие пески помогали предотвратить нападение с суши.

— Тебе, наверно, было интересно заниматься этим исследованием, — заметил Куинн и, не меняя тона, спросил: — Как тебе удалось устроиться секретарем к отцу?

— То есть не было ли интриги с моей стороны?

— А она была?

— Нет. Я вообще не слыхала о Генри Дервилле, он сам со мной связался.

— Ни с того ни с сего? — Да.

Куинн с недоверием взглянул на нее.

— Я тогда только что бросила колледж и искала работу, и тут Питер Керрадайн, мой преподаватель истории в Пентридже, связался со мной. Оказалось, что он со школьных лет дружил с твоим отцом…

— Дальше.

— Когда после первого удара Генри оказался полуприкованным к инвалидному креслу и решил исследовать и увековечить историю своего рода, ему понадобился помощник. Он обратился к старому другу, и Питер Керрадайн назвал меня.