Уже через двадцать минут в двух комнатах, где проживала квартирантка, начался обыск, и были найдены документы, деньги (две тысячи долларов), наряды, лекарства, детективы, пара книг по истории искусства — обычный курортный набор, если не считать очень крупной для Лазурного суммы денег.

Маринины имя, возраст и адрес были впервые произнесены вслух.

5

Ивакин сам позвонил Мише, но тот встречаться не захотел.

— Вы поймите, Владимир Александрович, — сказал он. — Мне сейчас надо ехать туда, забирать ее как-то.

Или там хоронить? Как это делается, ума не приложу! Как хоронят? Что вообще делают? Все это требует времени, средств, а у меня ни того, ни другого… Пять лет отдал родной милиции, даже не подозревал, сколько денег теряю ежемесячно! Недавно вот устроился на другую работу. Здесь прогульщиков не любят, а я, как назло, уже отпрашивался!

— А почему вы, Миша? — мягко спросил Ивакин. — Вы что — самый близкий родственник?

— Да я троюродный брат! И при этом единственный родственник.

— Это нетипично.

— Так получилось. Ее родители в Питере, в детском доме выросли. Родственники в блокаду умерли, других репрессировали. Как-то случайно одна дальняя ветвь уцелела, а на ее конце — два хилых листочка, я да мать моя полупарализованная. Но мать с Мариной не в ладах… была. Слишком уж они похожи. Вечно всем недовольные, злоязычные.

— Вы, Миша, куда ушли-то от нас? В газету, на телевидение?

— Нет. И не на радио. Я в фирму «Аквафор» ушел. Я там менеджер по продажам.

— По журналистике не скучаете? — Ивакину все-таки хотелось встретиться с ним, поговорить, и он немного подыгрывал.

— Я не журналист, Владимир Александрович. По природе своей не журналист.

— А Марина?

— И Марина… Знаете, у меня действительно очень трудное время. Давайте перенесем разговор. Вы ведь, я так понимаю, неофициально?

— Правильно понимаете.

— Ну вот. А меня сейчас и официально столько будут таскать, что мама не горюй!

«Там ее похоронит. Сюда не повезет», — беззлобно подумал Ивакин. Осуждать людей он не любил — сам был не ангел.

— Мне, Миша, наш общий знакомый, Прохоров, сказал, что у вашей сестры с работой проблемы были.

— Все верно, у нормальных людей работа, а у нее проблемы. За двенадцать лет, прошедших после университета, она так и не поняла, что не создана для журналистики. Ну, нет таланта, понимаете? Конечно, писать абы как любой грамотный человек может, но если только «абы как», то ты и останешься навечно на вторых ролях. Двенадцать лет и все время на побегушках! Плохим корреспондентом в плохих изданиях.

— А что, корреспондентом плохо?

— А как вы думаете? Тридцатипятилетняя тетка с микрофоном в руках пристает на улице к прохожим. Как это выглядит? Корреспондентом хорошо быть в двадцать, еще лучше в пятнадцать. А в тридцать пять надо быть ведущей ток-шоу, режиссером, обозревателем, главным редактором. Можно быть и директором канала в этом возрасте. Это тоже неплохо.

— Так ведь каналов на всех тридцатипятилетних не напасешься? — улыбаясь, возразил Ивакин.

— Ну, это я так выразился. Я имел в виду, что Марина не хочет… не хотела согласиться с тем, что в журналистике карьеру ей не сделать. И покидать журналистику… не хотела. Эта профессия казалась ей престижной. Поэтому она соглашалась на любую работу. А любая работа в журналистике — это… У нас ведь, в основном, очень мало платят. Да она почти голодала!

— Может, я что-то не понял? А газета «Без цензуры»?

— Так она совсем недавно туда устроилась.

— Там-то хорошо платили?

— Замечательно. Правда, она внештатно работала, но все равно, думаю, хорошо получала.

— Думаете или знаете?

— Думаю. Она мне не докладывала.

— Не хвасталась?

— Да мы мало общались в последнее время. Я ведь теперь у капиталистов работаю, а они, гады, умеют из человека соки выжимать… Так, по телефону болтали несколько раз.

— У нее что, отпуск был? Я имею в виду, с чего она вдруг на курорт уехала. Вроде рановато, если только недавно устроилась?

— Вообще то внештатникам отпуск не полагается. В газете ее искали, с ног сбились, насколько мне известно. Бросила все дела и умотала на юг. Как? Почему? Такая работа! Да за нее держаться нужно обеими руками… Правда, это в Маринином духе. Есть в ней такое… было… Высокомерие по отношению к деньгам.

— Значит, это была не командировка, не отпуск… — Ивакин помолчал немного, Миша нетерпеливо кашлянул. — А почему Лазурное? Может, роман какой-нибудь? Были у нее знакомые там?

— Нет, какие знакомые… А почему Лазурное? Да черт его знает! Она там когда-то отдыхала с отцом в санатории. Но много лет назад, она тогда ребенком была. Приятные воспоминания, видимо, хотя там, надо полагать, деревня-деревней. Но Марина за последние десять лет вообще никуда не выезжала, только на дачу, а там развалюха такая, дача — одно название. Для нее и Лазурное — предел мечтаний.

— Не говорила, что на море собирается?

— Да нет же! Даже намека никакого! Но, повторяю, мы мало в последнее время общались. Так получилось, что и я, и она почти одновременно устроились на работу, где надо работать, а не штаны протирать.

— А что за история со статьями про убийства?

— Это вам Прохоров рассказал?

— Да. Вы его, видимо, об этом не просили… Но вы же знаете, что он мне рассказал, он ведь вам звонил насчет этого?

— Да, знаю… Владимир Александрович, давайте так: я приеду из Лазурного и мы поговорим. Однако мне кажется, что и Прохоров, и вы что-то не так поняли. Но выяснять это у меня времени нет. Все потом, хорошо?

«Я выгляжу идиотом, — с неудовольствием подумал Ивакин. — Нельзя же так, в конце концов, цепляться за оброненное кем-то слово». Но знал, что не отстанет.

На следующей неделе его провожали на пенсию. Если вдуматься, это было горестное событие. Жизнь заканчивалась. Работать, правда, надоело и особенно надоело рано вставать. Недавно дочь прочитала Ивакину газетную статью о том, что только шестая часть людей на планете — жаворонки. Сов в два раза больше. Эта информация потрясла Ивакина, как два года назад его жену потрясла автоматическая стиральная машина, как всех их после рождения второго внука потрясли памперсы. Оказалось, что столько страданий в жизни были напрасными! «Кто изобрел памперсы? — воскликнула его жена, пеленая второго внука. — Кто этот человек?! Дайте мне его адрес, скажите, куда слать цветы, за кого молиться в церкви, наконец!» Невестка, растившая первого ребенка еще без памперсов, стояла рядом и с невыразимой печалью качала головой. Видимо, у всех были свои «напрасные страдания».

Теперь он был хозяином своих утр. Это радовало Ивакина, но он ожидал от своей радости и какого-нибудь нервного срыва: все-таки старость — мало дел и много мыслей, а мысли расстраивают, а если не расстраиваться, то еще хуже — все Фрейда читали, все знают об этих штучках с загнанными внутрь переживаниями.

«Глупости, — говорил сын Алешка, словно читал отцовские мысли. — Живи и радуйся! Ты у нас парень психически здоровый. У тебя, мать говорит, и кризиса среднего возраста не было!» — сын вздыхал, потому что сам чуть с ума не сошел от этого кризиса, о чем родители, конечно, не знали. «Кто его знает, был он у меня или не был! — ответил Ивакин. — Ведь в наше время об этом и не слышали». Он с неприятным чувством вспоминал, что примерно лет в тридцать пять единственный раз изменил жене, причем с особым цинизмом. Может, это оно и было…

Уход на пенсию Ивакин отмечал дома — это был праздник для родственников и стариков с работы. Но вот молодые сослуживцы его неожиданно удивили и растрогали: накрыли в кабинете стол, подготовили концерт, под гитару спели переделанную песню из «Семнадцати мгновений весны» — «Не думай о коллегах свысока». Это был намек на то, что он проницателен, как Штирлиц. Или таковым себя мнит.

Потом была официальная часть, уже в зале: Ивакину вручили грамоту и премию — на три тысячи больше, чем он рассчитывал.