Я молча, с открытым ртом слушал рассказ бабы Кили, а в душе у меня от злости кипело. Я ни как не мог дойти своим умом: как наша родная Советская власть для того, чтобы осчастливить свой народ,  могла так цинично и жестоко издеваться над этим же своим  народом. Как только люди сносили все это,…  и вообще, как они позволили этой власти так издеваться над собой?!.. 

   - Бабуся, - не в силах сдерживать себя, спрашиваю я, - когда наши представители Советской власти выгоняли бабу Юлю с детьми из ее же собственного дома, они что, не знали о том, что ее муж на фронте находится и что он с оружием в руках защищает эту же - Советскую власть?.. Что он, наконец, жизнь свою отдал за нее?!

   Баба Киля подняла на меня свои глаза, и я в них увидел  обиду и удивление.

   - А ты что же, внучек, - тут же спросила она меня в упор, глядя мне в лицо, - считаешь, что это обстоятельство могло как то повлиять на желание наших властей выбросить из дома семью бывшего раскулаченного?.. Тут только в нашем селе, знаешь, сколько было таких, как баба Юля?..  - После небольшой паузы баба Киля с горечью в голосе добавила:  Веру – жену моего погибшего на войне брата Сени, с четырьмя малыми детьми на руках тоже из дома наших  родителей, что ему румыны в 1941 году вернули – наши, когда вернулись в село, на улицу выкинули,…  вот кого тебе, внучек, надо было бы порасспрашивать о жизни… Как она, бедняжка, без мужа с четырьмя детьми на руках смогла во время голодовки в 1947 году выжить и детей своих вырастить – одному только Богу известно. Помню, она, как щепка, в лохмотьях на прополку кукурузы в колхоз ходила, а дети ее маленькие, самой старшей из которых  – Анечке, тогда всего лишь 12 лет было, помогать ей на поле приходили, и тоже, голодные, вместе с нею, траву съедобную по балкам выискивали, что бы покушать. Нет, внучек, - баба Киля вновь взглянула на меня взглядом наполненным гневом и болью, - ни душераздирающие женские слезы, ни малые дети на руках, ни похоронка на мужа - ни что не могло остановить нашу «родную» Советскую власть от желания, как она тогда считала, «восстановить справедливость». Женские слезы от такой справедливости реками лились, и жаловаться им было не кому.  

   После этих слов баба Киля замолчала. Я тоже молчал.  Мне было обидно, больно и противно. Молчание длилось долго.

   - Бабуся, а мама деда Вани – баба Наташа, после того, как умер дед Клим, она у вас жила? –  вновь возвращаясь к нашему разговору, спросил я бабу Килю.

   - Да,- уходя мыслями куда-то вовнутрь, после небольшой паузы вновь продолжила свой рассказ баба Киля, - после того, как умер дед Клим, она жила с нами тут - в этой хате. Но, в 1932 году, когда уже стало невыносимо трудно с едой, баба Наташа в надежде, что у ее дочери Анюты будет с продуктами полегче, пошла пешком к ней,  в село Новониколаевку. Мы отговаривали ее, говорили: проживем как-нибудь, но она, видимо от жалости к нам, не послушалась. А тогда уже стояла прохладная осень, и ее в дороге застал дождь. Сильно промокнув, она простудилась, а лечиться тогда было не чем, и, спустя три недели после этого, она умерла от воспаления легких. Дочь ее самая младшая - Маша, после раскулачивания деда Клима и бабы Наташи сначала жила тоже тут, с нами, а потом мы ей помогли вырыть землянку и она жила там одна. Работала Маша дояркой на ферме в колхозе. А во время голодовки  в 1933 году, она  чудом выжила, но оправится от истощения так и не смогла: сначала она полностью потеряла зрение, а потом, спустя год, она умерла. А Анюта, к которой пошла тогда баба Наташа, из рода Иванцовых, прожила дольше всех. Но радостной ее жизнь тоже не назовешь: муж ее  Митя, с войны живым вернулся, но обе его руки были ампутированы выше локтей, и долго он не прожил, а из ее троих детей в живых после голодовки  в 1933 году, выжил только ее средний сын Юра, он потом окончил Одесское мореходное училище и долго работал на кораблях дальнего плавания. Сейчас он живет в  Одессе.

    После раскулачивания родителей и родных братьев твоего деда Вани, спустя где-то недели две, начались проблемы и с моими родителями: их тоже раскуркулевать стали. Я как раз была  у мамы в их хате, когда бригада комсомольских активистов, прибывших из Николаева на подмогу к свирепствовавшим тут у нас в Ткачевке ковалевским, так называемым «шукачам» - к ним в хату завалилась. Руководила ковалевскими «шукачами» тогда ярая коммунистка, фамилии я ее не помню, а звали ее Грунькой, многим она тогда в нашем селе жизнь покалечила, стерва! Я до сих пор ее наглые глаза  перед собой вижу.

    Тогда, в доме у папы с мамой жили  их младший сын Вася, Федя и старший их сын  Сеня с женой Верой и двумя маленькими детьми. Это о ней я тебе рассказывала: как наша Советская власть, после того как  вернулась сюда в 1944 году, ее вместе с четырьмя  детьми из этого же, их собственного дома, отданного им румынами, выгнала.       

   Так вот, сначала эта Грунька и вожак той комсомольский банды, сморчок лет двадцати, потребовали от папы с мамой, что бы они все драгоценности и зерно сдали.

   Папа сказал, что в доме уже ничего нет, так они стали ему расстрелом грозить,  при этом пистолетом перед лицом  махать.

    А что им уже тогда сдавать-то было?!.. Корову у них к тому времени уже забрали в колхоз, кабанчика – тоже; почти все зерно, что у них оставалось еще с прошлого года - шесть мешков, еще месяц назад эти борцы за Советскую власть подчистую из сарая выгребли и унесли.

   Сказал папа им - не лютуйте, что нет уже в доме ничего, что мы скоро с голоду ноги протянем… Так нет, подскочила та гнида в косынке красной  к папе и кулаком ему прямо в лицо!..

   Замолчав, баба Киля быстро заморгала своими старушечьими глазами, и в них навернулись слезы. У меня тоже от злости перехватило горло, мне стало трудно дышать, а голос внутри в бешенстве завопил: «Ох, если бы я мог»… Но, что я мог? Я мог только слушать и от возмущения сжимать кулаки. А баба Киля, с трудом справившись с волнением, сдавленным голосом продолжала: 

   - В тот день они всю землю вокруг дома и на огороде лопатами изковыряли, в доме и на чердаке все перерыли и даже в туалете они дерьмо ведрами черпали - драгоценности и деньги искали,  падлюки.

   Когда эти строители коммунизма ничего не нашли, они папу бить стали, его младший сын  Вася защищать отца бросился, так они его тоже избили, скрутили и увели. Неделю мы его не видели и думали, что больше никогда не увидим, но он вернулся, весь избитый и подавленный. А на следующий день  их всех из хаты выбросили. Ничего им взять с собой не разрешили, хорошо, что мы хоть успели за день до этого их швейную машинку «Зингер» забрать…

   Боже, что тогда творилось!..

   А Вася, бедняжка, всегда такой сияющий и цветущий парень, после того, как его избили тогда и из дома на улицу выбросили, несколько дней совершенно разбитый по улицам села бродил – видеть он никого не хотел, а потом он руки на себя наложил - повесился  ночью на ветке акации. Это такое горе было…

   Дело в том, что через неделю после того,  как его из дома выбросили и избили, свадьба должна была у него быть. Он готовился к ней, мечтал о семье, работал, а остался только в том, что на нем одето было, и жену свою молодую ему уже приводить некуда стало.  А девочка его - Дуня,  после этого тоже чуть себя жизни тогда не лишила – ее родители в саду чудом с петли успели снять,… она, как потом оказалось, беременной была, бедняжка. Вскоре у нее сын родился – Витя. После того, как наши войска освободили село в 1944 году, он с друзьями – мальчишками такими же, как и он, снаряд неразорвавшийся разбирать стал – их после войны много вокруг села валялось. Снаряд тот разорвался, и несколько детей тогда погибло, а Витя  без ног остался. В конце 40-х годов, Дуня с Витей пошли жить куда-то в Новоодесский район – там сестра ее жила, больше я их никогда не видела.

    А  двоюродный брат деда Вани и крестный отец твоей крестной мамки – Коля Писаренко, видя, что вокруг творится и чувствуя, что не сегодня - так завтра представители «народной» власти и к нему доберутся -  бычка своего годовалого зарезал, что бы побыстрее съесть его.  Он всем родственникам разнес по кусочку мяса, а на следующий день его не просто раскулачили - его еще и арестовали за то, что он не позволил своему бычку стать колхозной собственностью.  А у него жена  Маня тоже тогда беременной была и двое детей маленьких… Боже, как она тогда кричала… ее от брички, в которой увозили Колю, еле оторвали тогда. Она в истерике билась, а люди ей ни чем помочь не могли - они даже вслух выражать свое отношение к происходящему не могли – боялись, что и их тоже арестуют. После ареста Коли,  Маня какое-то время  у его родного брата – Васи, жила, а потом она вместе с детьми пошла к своим родителям жить в село Арделево. А в 1933 году, как я потом узнала, умерли они там все от голода. Колю мы тоже больше никогда не видели. А хорошим Коля парнем был… До женитьбы он был первым парнем на деревне, он на гармошке играл и пел очень хорошо – все наши сельские девчата в него влюблены были, и даже завидовали Мане, когда Коля на ней женился. И разве мог тогда кто-либо представить, что эта счастливая семья из-за бычка, которого Коля не захотел отдавать в колхоз, будет полностью уничтожена... и кем?..