Поначалу все шло хорошо. Погода стояла прекрасная. Войдя в горы, мы совершили много маршрутов вокруг вершин и между ними, исследовали большой ледник Ялунг близ Канченджунги, преодолели трудный перевал Ратонг между Непалом и Сиккимом, который был пройден до нас только однажды. Были поблизости от того места, где много лет назад исчез при попытке взять Канченджунгу швейцарско-шерпский отряд и погиб молодой американец Фэрмер, искали каких-нибудь следов, но ничего не нашли. Затем успешно штурмовали ряд небольших вершин в этом районе и оставили на них в жестяных банках бумажки с нашими именами. Напоследок мы решили попытать счастья на несколько более высокой вершине Канг.

Правда, по гималайским масштабам эта вершина далеко не выдающаяся. Рядом с Канченджунгой она кажется просто карликом со своими 5800 метрами. Вообще же она производила довольно внушительное впечатление, никем ещё не была взята и казалась самым подходящим завоеванием для такого малочисленного отряда, как наш. Итак, мы вышли к подножью Канга, наметили маршрут и разбили лагерь. До сих пор все шло благополучно, и не было никаких оснований тревожиться. Но на следующую ночь мне приснился нехороший сон. Я знаю, что уже рассказывал о своих снах, и, возможно, некоторым читателям они надоели, но я должен говорить правду. Мне и в самом деле приснился нехороший сон, а на следующий день приключилась беда, точно так же как год назад на Нанга Парбате. На этот раз я не увидел во сне никого знакомого. Я видел самого себя и чужую женщину, которая раздавала пищу, но хотя я был очень голоден, она не дала мне ничего. Вот и все. Однако по шерпскому поверью такой сон — плохая примета, и я встревожился, а когда утром рассказал о нем другим шерпам, они тоже стали беспокоиться. Но Фрей только посмеялся, произнёс что-то шутливое и сказал: «Ну, пошли, пора в путь».

Возможно, я должен был отказаться. Трудно сказать что-нибудь о таком деле. Некоторые из шерпов не захотели пойти, и в конце концов мы вышли на восхождение втроём: Фрей, шерпа Анг Дава и я. Поначалу лезть было очень легко. Мы поднимались по отлогому снежному склону, где ступеньки просто вытаптывались ботинками, причём мы даже не связывались верёвкой. Но потом склон стал круче и снег твёрже. Я остановился и надел на ботинки кошки, чтобы идти увереннее. «Вы разве не наденете кошки?» — крикнул я Фрею, шедшему впереди. «Нет, они мне ни к чему», — ответил он. Мы продолжали восхождение. Снова можно спросить, не следовало ли мне поступить иначе, например попытаться уговорить его, настаивать. Но, как я уже говорил, Фрей был прекрасный альпинист, с большим опытом восхождений в Альпах; он, наверно, бывал в гораздо более трудных местах и к тому же шёл явно без особого напряжения. Мы поднимались спокойно и легко — первым Фрей, затем я и последним Анг Дава, по-прежнему не связанные верёвкой, на расстоянии примерно пяти метров один от другого. Я осмотрелся — высота около 5200 метров; значит, нам осталось шестьсот метров до вершины.

И тут Фрей сорвался. Как или почему, я не мог понять. Он шёл совершенно уверенно вверх впереди меня, а в следующий момент уже покатился вниз. Сначала казалось, что Фрей падает прямо на меня и потянет меня с собой, на деле же он прокатился чуть в стороне. Я упёрся как следует и рванулся туда, стараясь задержать его. Тщетно, он был слишком тяжёл и падал слишком быстро. Тело Фрея ударилось о мою руку, я ощутил сильную боль, и вот он уже прокатился кубарем мимо меня, мимо Анг Дава вниз по склону, пока не остановился метрах в трехстах ниже.

Впервые за все время восхождений я видел падающего человека. Но другие, которым приходилось видеть подобное, рассказывали мне о таких случаях. На несколько минут ты словно цепенеешь, не чувствуешь ничего и не думаешь ни о чем, кроме того, что в следующее мгновение упадёшь сам. Именно так было с Анг Дава и мною. Сначала мы замерли, словно вросли в скалу. Несчастье произошло так быстро, что невозможно было поверить в него, и мне казалось, что если я взгляну «верх, то увижу Фрея на его месте впереди. Но его там не было — он лежал маленьким пятнышком на белом снегу далеко внизу под нами. Наконец я спустился к Анг Дава. Он был страшно потрясён и сказал сначала, что не может идти вниз, потом все же пришёл в себя. Мы начали спуск крайне медленно и осторожно, так как знали, что в теперешнем состоянии легко можем сорваться сами. Примерно на полпути я заметил что-то чёрное на снегу, прошёл туда и поднял фотоаппарат Фрея. Затем мы продолжали спуск и подошли к нему самому. Он был мёртв, конечно; ни один человек не смог бы пережить такое падение.

Оставшуюся часть пути мы несли Фрея на себе; поблизости от лагеря нас встретили остальные шерпы и помогли. На следующий день мы похоронили его — не на самом леднике, где его унесло бы движением льда, а на морене рядом, сложив на могиле каменную пирамиду. Печальные возвращались мы в Дарджилинг. Только теперь я заметил, что палец, который я так больно ушиб, пытаясь схватить Фрея, был сломан — первое моё серьёзное повреждение за все годы в горах.

Итак, думал я, мой возраст приближается к сорока. «Критический» возраст. И хотя сам я отделался благополучно, мне пришлось участвовать в трех экспедициях с человеческими жертвами… Нанга Парбат, Нанда Деви, пик Канг… «Что будет дальше?» — спрашивал я, и мне становилось не по себе. Ведь мне ещё оставалось два года до сорока.

14

НА ЭВЕРЕСТ СО ШВЕЙЦАРЦАМИ (ВЕСНОЙ)

Нанга Парбат, Нанда Деви, пик Канг, Кашмир, Гархвал, Непал и даже Тибет. Я исколесил всю карту. Я восходил на много гор, видел много ландшафтов, пережил много приключений. Оставалось самое главное — Чомолунгма, Великая. Прошло пять лет с тех пор, как я вообще видел её — во время странного молниеносного похода с Денманом, — и четырнадцать лет, как я поднялся по ней на большую высоту и получил звание Тигра. Порой я начинал сомневаться, удастся ли мне когда-нибудь ещё побывать на ней. Или боги по какой-то им одним известной причине навсегда увели меня от этой горы, которая так дорога моему сердцу?

Но боги были милостивы. Я снова попал на Эверест — снова и снова. Последние годы моего «критического периода» стали великими годами моей жизни.

Эверест, к которому я вернулся после многолетнего перерыва, был не тем Эверестом, который я знал раньше. Теперь атаки велись не с севера, а с юга, а восходить на гору с новой стороны — это почти то же, что восходить на совсем другую гору. Причины изменения маршрута были политические. Все же хотя гора стала в известном смысле новой, она оставалась давней знакомой для меня, даже в большей степени, чем та, к которой я четырежды подходил со стороны Тибета и Ронгбука. Дело в том, что южный маршрут пролегает через Соло Кхумбу, страну моего детства, и хотя я никогда не пробовал совершать восхождение с этой стороны, я её знал лучше всего по своим мечтам и воспоминаниям.

После восемнадцати долгих лет мне предстояло опять увидеть мать. Снова я буду стоять возле неё на горных пастбищах, возле Тами и смотреть на «Гору, через которую не может перелететь ни одна птица». Мне предстояло возвращение домой в двух смыслах этого слова.

Как уже говорилось, в 1950 году Тильман и американец Чарлз Хаустон прошли от Катманду через Соло Кхумбу к южному подножью Эвереста. В следующем году Эрик Шиптон возглавил большую экспедицию для проверки возможностей штурма с этой стороны. Ни один из этих отрядов не поднимался особенно высоко. Тильман и Хаустон не имели необходимого снаряжения даже для частичного восхождения, а Шиптону и его людям преградила путь большая трещина на ледопаде, который спускается к леднику Кхумбу. К тому же первая группа подтвердила мнение Меллори, разглядывавшего этот путь сверху, с Лхо Ла, много лет тому назад: что он тяжелее северного, а то и вовсе непроходим.

Тем не менее, поскольку Тибет был закрыт, южный путь оказался единственным. Оставалось либо штурмовать Эверест с юга, либо вовсе отказаться от попыток.