Весна.

Десятки пейзажей встречали нас на выставке Ефрема Ивановича Зверькова множеством состояний дня, вечера, утра, осени, зимы, лета, весны… Перед нами была поистине песня, посвященная Родине, России.

«Осинки». Приел ониха. Яркий изумруд озимых, золотой багрянец березовых рощ. Молодые осинки выбежали на опушку.

Солнце спряталось.

Бледно-ясное небо покрылось перламутром прозрачных тучек. Неяркий свет выткал бронзовое кружево листвы. Ветер пробежал по ветвям деревьев, и звонкий их шорох нарушил тишину. Тонкие стволы юных осин зябко жались друг к другу, словно чуя приближение холодов.

Ветер вырвался из плена березовой рощи, и покатил зеленые волны по озими, и, набравшись сил, поднялся к небу, и тронул с места пушистое стадо облаков.

Осень.

Прозрачные, легкие тени от облаков тихо скользят по бурому ковру опавших листьев.

Шумят макушки осин.

— Трудно писать эти бегущие тени, как, впрочем, всегда необычайно сложен пленэр, — замечает Зверьков. — Ведь тень не остановишь, как не остановишь звук, пропетый певцом. Разница в том, что песнь теперь можно записать на магнитофон, впрочем, не без потерь…

— Немало мы побродили, пространствовали вместе с замечательным русским пейзажистом Владимиром Стожаровым, который так безвременно, в расцвете творческих сил покинул нас.

Меня связывала с ним крепкая, многолетняя дружба и общая привязанность к русскому Северу.

Стожаров любил писать белые ночи. Бывало, будит меня в два часа. Выходим из дому, и нас встречает великое волшебство природы.

«Белая ночь»

Важгорт. Бывшее ярмарочное село. Былинное, кряжистое. Дома, как корабли. Под одной крышей много срубов. Войдешь и не сочтешь комнат — по пятнадцать, восемнадцать в доме. Белая ночь — всегда тайна. Мерцает колдовской свет. Все тает в пепельных сумерках. Даже зеленый стожок становится в этом призрачном сиянии седым. Северная весна. Деревянные тро-туары-кладни кажутся нематериальными, их очертания тают в сизой мгле.

Половодье.

— Прекрасен русский пейзаж вечером, когда только-только стемнело и наступают сумерки, — сказал Зверьков, когда мы подошли к другому небольшому полотну.

«Вечер в Прислонихе». Край села. Взошла луна. Но еще светло. Солнце только село. Тесно прижались друг к дружке избы.

— Вот здесь Аркадий Александрович Пластов написал знаменитый «Родник».

Он любил свою Прислониху и оставил людям бесценную летопись жизни родного села. Сколько километров мы изъездили на велосипедах с Николаем Пластовым в поисках мотивов!

Писали этюды.

Иногда с нами на этюды ездил сам Аркадий Александрович. Он привечал эти места. Зверьков показывает на лес.

— Тут рядом когда-то стоял мирской амбар, там хранилось общественное зерно на случай пожара. Теперь это место называется Мирская гора.

Здесь растет чебрец — богородицына травка, которую брал с собою в поездки за рубеж Пластов. Эта душистая трава всегда напоминала ему родную Прислониху.

Через несколько дней я пришел еще раз на выставку Зверькова. И снова, и снова я проверял свои ощущения от его пейзажей. Должен признаться, что чары его полотен не слабели. Наоборот, с какой-то новой силой проникали в мою душу свежесть и чистота его картин.

«Голубой апрель».

Лучезарно, светло в природе. По голубому разливу неба бродят рыбачьи паруса весенних облаков. Дрожит, мерцает лиловое марево березовых рощ. Теплый воздух струится, тянутся ввысь белоснежные стволы берез, колышутся их кружевные вершины, ветер гонит рябь по глубокой сини половодья, мерно покачиваются лапы ели.

В такой погожий апрельский день все кодеры пейзажа будто написаны акварелью — так они светлы, мягки, удивительно прозрачны.

Солнце еще не набрало силу, и его лучи кротки. Тени прохладны, все будто подернуто легкой вуалью. Какие только оттенки лазоревых цветов не растворены в весеннем воздухе русской природы!

И эти краски поистине поют, так музыкальна тишина «Голубого апреля», так мелодично расположены цвета на полотне.

Вглядитесь в красочный строй этого холста. Как тонок валер, какие нежные, серебристые, жемчужные переливы включены в холодные цвета неба и реки, как мягко лиловые, розовые, фиолетовые тона аккомпанируют голубым и синим и насколько сложно и точно противостоят этим чистым цветам бурые, бронзовые, ржавые земляные краски прошлогодней травы и листвы.

Удивительная свежесть растворена в самом воздухе пейзажа, напоенном ароматом талого снега, набухающих почек, горьким запахом старых осенних трав.

Немало русских пейзажистов воспели в своих полотнах весну.

Нам с детских лет знакомы и близки саврасовские «Грачи прилетели», левитановский «Март». Прекрасна весна в холстах Сергея Герасимова, Ромадина, Грицая.

Ефрем Зверьков нашел свою весеннюю песню.

В наши дни особенно приятно убеждаться в торжестве станковой живописи, которая здравствует и радует самые широкие круги зрителей.

САВВА БРОДСКИЙ

Среди великих образов западной литературы, вошедших в мир людей, — гётевский Фауст, свифтовский Гулливер, шекспировские Джульетта и Ромео и, конечно, Дон-Кихот и Санчо Панса Сервантеса…

Дон-Кихот…

Мир прозрений, ярких, острых, необычайных своей легендарной реальностью.

Крупнейшие художники прошлого Оноре Домье и Гюстав Доре и наши современники великолепные мастера Кукрыниксы создали замечательные произведения искусства, они по-своему увидели и отразили это бессмертное творение гениального испанского писателя.

Талантливый график Савва Бродский — автор иллюстраций к «Дон-Кихоту», изданному недавно.

Мастерская художника… На мольберте один из этюдов, сделанных на испанской земле. На стенах гуаши, темперы, графические листы, своеобразные по своему почерку. Интересные и острые по форме, композиции, цвету.

«Не скрою, — сказал художник, — что с самых юных лет я мечтал нарисовать Дон-Кихота, но счастлив, что начал работать над Сервантесом уже в зрелом возрасте, обретя опыт иллюстратора. Я отлично чувствовал всю ответственность этого труда.

Ведь «Дон-Кихот» — это книга о жизни Человека…

Пять лет. Сорок один лист и сто двадцать шесть предглав-ных заставок — вот итог этого напряженного труда.

Это было нечто стихийное. Никакого строгого распределения времени я не знал.

Просто рисовал, рисовал с утра до вечера.

И мне кажется, работа двигалась потому, что я вынашивал свою мечту об иллюстрировании «Дон-Кихота» почти всю жизнь… Рыцарь Печального Образа и его верный оруженосец. Дон-Кихот и Санчо Панса. Многие считают, что они антиподы.

Думается, что это далеко не так…

Прав был Тургенев, противопоставляя Дон-Кихота Гамлету: это действительно полярные характеры. Дон-Кихот же и Санчо Пансо по-своему едины. Они оба мечтатели.

Один грезил о почти небесной справедливости, другой — об иной, более земной благодати, и, несмотря на зримое полное несоответствие характеров, они все же не могли существовать друг без друга…

Мне хотелось с самого начала ввести читателя в реальный и одновременно фантастический мир творения Сервантеса.

Художник неторопливо снимает этюд с мольберта и достает большую папку.

… Рыцарь готовит доспехи, помышляя о великих подвигах. Весь мир кажется Дон-Кихоту ареной для романтических турниров и сражений с легендарными силами…

О, как он после был горько разочарован этим земным-земным миром!

Начало… Идальго движется навстречу огромному солнцу. Ему видятся миражи. Сказочные рыцарские замки встают из клубящихся облаков… Но вскоре жестокая реальность вернет его на землю.

После битвы Дон-Кихот возвращается домой. Разбитый. Взваленный на осла. Но непокоренный.