«Детство я провел в трудовой семье земледельцев, — пишет Греков. — Мои впечатления были: сельский быт, степи, лошади, волы… Уклад жизни нашей был трудовой…»

Юные годы художника окрашены ярким колоритом Донгци-ны, казачества, вольных полынных просторов. Хутор Шарпа-евка, где родился будущий живописец, был той каплей воды, в которой отражался весь непростой мир начала 80-х годов XIX века.

Мальчик мечтал быть художником.

Он листал «Ниву», «копировал, фантазировал». Словом, жил в «мире реальности суровой и грез», рождаемых общением с искусством мастеров.

Особенно люб был Митрофану художник-баталист, современник Верещагина Николай Николаевич Каразин. Этот живописец умел ярко, остро рисовать и писать картины, в которых отражались подвиги русского войска, его походы, сражения, быт. Пристрастие к искусству Каразина, правдивому и суровому, осталось у Грекова на всю жизнь.

Талант и упорство молодого человека заставили задуматься семью, и Митю решили отправить в Одесское художественное училище.

Греков с яростью отдался учебе. Он впервые столкнулся со школой, рисованием с натуры.

Пора «фантазий и грез» ушла.

Перед ним была студия с суровыми законами.

«Натурой были гипсовые орнаменты, — вспоминал художник, — казавшиеся мне очень скучными».

Но юноша понимал, что, не пройдя школы, не научившись рисовать с натуры, не станешь мастером, и усердно штудировал гипсы.

Ученик П. П. Чистякова, профессор К. К. Костанди отлично воспринял опыт своего пастыря, воспитавшего Репина, Серова, Врубеля, и вел Одесское училище по твердому пути реалистического искусства. Он был человеком прогрессивных взглядов, далеких от рутины Академии, писал превосходные картины: жанры, небольшие по размеру, четкие по художественному языку, они отличались правдивым колоритом и точным рисунком.

В отряд к Буденному.

Репин и Крамской отмечали работы Костанди на передвижных выставках.

И к этому талантливому художнику и педагогу попадает в ученики «наш донец». Вскоре талант молодого студента был замечен.

«С эскизами у меня пошло лучше, — пишет Греков. — Потом у меня выправился рисунок с натуры, и я стал получать хорошие разряды, но живопись тела отставала, этюды же пейзажа и животных меня выручали».

Оканчиваются годы учебы в Одессе, и юноша, напутствуемый добрыми советами любимых учителей и верных товарищей, едет в Петербург, в Академию художеств.

Холодные сфинксы на берегах державной Невы встретили его у врат «храма искусства». Мечта молодого художника осуществлялась. Он стоял на пороге Академии.

… Петербург. Дворцы. Сокровища Эрмитажа. Величие строгих ансамблей столицы.

Все это покорило и смутило Митю. Но он не робел.

Цельный донской характер, привычка к труду, к покорению трудностей выручали Грекова.

Жизнь вокруг Академии бурлила. Нарастала волна революционных выступлений, и наконец грянула революция 1905 года.

Студенты Академии, в том числе сам Греков, участвовали в борьбе с черносотенцами.

«Академия художеств все еще оцеплена войсками, — вспоминал Митя. — У главного входа, на дверях которого красуется старинная надпись: «Свободным художествам», по-прежнему безмолвно стоят двое часовых и штыками преграждают доступ внутрь свободным художникам».

В ответ на забастовку «августейший» президент Академии художеств великий князь Владимир незамедлительно распорядился:

«Полагаю академию закрыть и даже наглухо заклепать. Это — мой ультиматум».

Студентов распустили в долгосрочный отпуск. Греков со своим другом Бродским едет в деревню.

Вернувшись в Петербург, Греков и Бродский решают идти в мастерскую Репина, к художнику, жившему жизнью народа и писавшему картины, обличающие самодержавную Россию. Его полотна будили в зрителе чувства гнева, желание бороться за свободу.

Чертов мост.

Вот что писал Репин в те дни:

«И сейчас не могу рассуждать теоретически об отношении революции к искусству… Революция так опьяняет молодые души… Если при самых адских условиях, еще будучи искрой, не погасла воля освободительного движения, то как остановить теперь разгоревшуюся оргию, охватывающую уже весь жизненный строй нашей планеты?.. Спали цепи… Свобода, свобода заблестела вдали!»

В декабре 1906 года Греков зачислен в мастерскую Репина. Начался новый этап в творческой жизни молодого живописца.

Он стал одним из девяноста учеников крупнейшего русского мастера, который, по словам Игоря Грабаря, «был до конца прост и ласков со всеми, кто приходил к нему за советом, особенно бережно и любовно относясь к подрастающему поколению. Вот почему память о нем с такой нежностью храним в своих сердцах мы, его ученики, даже те из нас, кто, преклоняясь перед его гигантским дарованием и творческой волей, не считали его таким же блестящим педагогом, каким он был художником».

Около года работал Митрофан Греков в его мастерской.

Но на всю жизнь запали слова великого художника, что высшая правда искусства — в правде жизни, и метод, единственный для отражения этой правды, — реализм!

Мастерская Репина была истинным бастионом в борьбе с декадентами всех мастей, и вечно увлекающийся мастер любил говорить: «В Академии стены учат».

И Греков отдавал все силы учебе — успех был результатом этих усилий! «Будучи учеником, начал участвовать на выставках, — вспоминал живописец. — Рисунок и эскиз шли у меня впереди, за них я получал первые разряды, что давалось очень редко. Ежегодно устраивался конкурс эскизов учащихся. На этих конкурсах я получал премии и награды в течение всего пребывания в Академии».

Огромные затраты энергии, лишения (средства юноши были более чем скромны) привели к серьезному надрыву. Он переутомился и взял отпуск по болезни.

Степной воздух, южное солнце, родные края сделали невозможное — вернули свежесть ощущения, восторг от соприкосновения с красотой природы.

Ночная разведка.

И, когда Греков возвратился в Петербург, летние этюды громко говорили о его втором рождении. На очередной «Осенней академической» выставке он получает за них стипендию имени Судковского.

Но тут в судьбе молодого художника случилось непредвиденное. Репин прекращает вести мастерскую в Академии, и Митрофан Греков переходит к Рубо в «баталическую мастерскую».

«Я решаю перейти к Рубо Францу Алексеевичу, — писал Греков. — Меня волновали его большие холсты, мастерство, движение, просторы, действие в его картинах».

Рубо был необычайно живым и темпераментным художником, владевшим секретом писания больших, многофигурных компози-ций-панорам. Как педагог он был врагом рутины. Вот что он писал:

«Все обучение в классе состоит в писании одних и тех же приевшихся казенных натурщиков, все разнообразие сводится лишь к ужасным по анилиновому колориту драпировкам и иногда к бутафорскому оружию и шлемам из вагнеровских опер. Боже мой, как все это скучно, тоскливо и безнадежно. Вдумайтесь в эту картину систематического обезличивания ученика и скажите, нужно ли еще дальше затягивать эту тоску… Я вижу ясно, что дело преподавания в Высшем художественном училище страдает из-за скуки, из-за равнодушия и формализма».

И слово у него не расходилось с делом. Мастерская находилась в парке Академии художеств. В огромное застекленное помещение приводили лошадей, в кладовой хранилось большое количество военного реквизита всех родов войск.

Словом, скучать у Рубо не приходилось. Ученики жили как бы одной дружной семьей, зараженные энергией и динамикой своего учителя.

Франц Алексеевич полюбил Грекова за талант и трудолюбие. И вот наступает момент, когда он приглашает ученика помочь ему в работе над панорамой.