— Ничего не случится! Слушайся меня: делай все, что я скажу…

— Да, друг мой! У меня уже нет надежды… разве только на тебя…

Схватив американца под мышки и положив на спину, прямо под радиатор машины, Тотор нащупал сбоку сливной кран.

— Не бойся, все в порядке! — сказал он, демонстрируя хорошее настроение, чего на самом деле не было.

Француз приподнял голову друга поближе к крану и добавил, крутя ручку крана справа налево:

— Разинь пасть пошире и заглатывай…

Противная теплая вода, пахнущая смазочным маслом и металлом, полилась в рот американца…

Меринос жадно, захлебываясь, пил, а сидевший на корточках Бо сочувственно глядел на него, покачивая головой.

— Попей, милый, — приговаривал Тотор, — это чистейший моторный сок, эликсир [160]шоферюг-лихачей, нектар автолюбителей-автогубителей… Что? Душа уже просится наружу? Давай, еще глоточек… а потом главное — не стесняться.

Экстравагантное, гениальное лекарство подействовало, да еще как! Меринос едва успел вылезти из-под радиатора и встать на колени.

— Ну вот и хорошо… опасность миновала, но ты едва не опоздал. Лучше теперь? — спросил Тотор.

— Благодарю, гораздо лучше… — ответил Меринос. — Опять ты мне спас жизнь!

— Брось! Но что ты чувствуешь?

— У меня по-прежнему в глазах туман, я слаб, не могу стоять на ногах, дрожу, несмотря на жару… Мне и вправду еще нехорошо.

Смущенный этими нарушениями зрения, Тотор осмотрел глаза Мериноса и с удивлением заметил, что зрачки необыкновенно расширены.

Он не знал, что это главный признак отравления соком пасленовых растений. Тотор был обеспокоен, но все же не слишком, с основанием надеясь, что этот симптом со временем исчезнет.

Что же делать дальше? Продолжить гонку в неизведанное? Тотор так и думал поступить.

Но вдруг лежавший на траве Меринос начал бредить. Дрожа и жалуясь, что холодно, он невнятно заговорил еще о том, что видит двойных Тотора и австралийца.

— Как странно, — сказал янки бесцветным голосом, — два Тотора… два Бо… а я один. Не хочу быть один! О, Боже, как холодно! А еще сосал корову… ты знаешь… корову, которая автомобиль… безрогую машину… Понимаю, что говорю глупости, но я сплю и хочу проснуться… Сейчас я… в своей каюте на борту «Каледонца»! Бой, огня!.. Ха-ха… Но нет, это плохо… прости, Тотор… Бой — это маленький юнга… и Меринос тоже… Все мы подносим огонь… О, этот огонь у меня в желудке!..

Тотор нервничал, слушая этот бред. Неужели ужасный яд сделает свое дело, несмотря на принятое рвотное?

Парижанин хотел бы верить, что отравы было выпито немного. Думая о друге, он забыл про собственную жажду и проклинал свое невежество в медицине.

Без лекарств и посторонней помощи он бессилен! Можно надеяться только на защитные силы организма.

— И это еще не все, — говорил парижанин раздраженно и в то же время сочувственно, — мы вынуждены оставаться на месте! Черт возьми! Вот это авария! И надолго?

Ведь пока Меринос бился в судорогах, совершенно невозможно было везти его куда-то на автомобиле.

Конечно, за ним нужно следить, как за мальчишкой, у которого судороги, и дать ему хорошенько отдохнуть.

К счастью, рядом — небольшая рощица. Тотор уложил друга в тени и принялся ухаживать за больным, приговаривая:

— Ты дрожишь… Не потому, что холодно… при такой температуре и саламандры [161]изжарятся! Но кожа у тебя сухая, как пергамент… Подожди-ка, я заверну тебя в одеяло, и разрази меня гром, если ты не пропотеешь как алькарас [162].

Бо тоже занялся делом. Прежде всего он вынул из стоявшего неподалеку автомобиля оружие и патроны, аккуратно зарядил винчестеры и поставил два из них рядом с Тотором.

— Понимаю, — сказал парижанин, — всякое может случиться.

Бо взял третий карабин и просто сказал:

— Пойду поищу провизии.

— И главное, воды.

— Ты очень хочешь пить, малыш?

— В горле — будто клок пакли… разогретый в духовке и политый расплавленным свинцом! Давай рысью и не задерживайся!

Парижанин остался с другом, который продолжал бредить. Бо вернулся только через три часа, но зато принес на плече длинные стебли с тонкими листьями. Тотор сразу узнал их.

— Повезло! Сахарный тростник! Утром ветчина, вечером сласти… Прекрасно, жаловаться не на что! Тут больше ста фунтов. Но каким чудом ты их срезал? Ножа у тебя нет, а пилку ты не захватил…

Бо показал свои людоедские зубы.

— Обгрыз у корней, — прибавил он.

— Ого! Тебе может позавидовать акула! А какой прекрасной вывеской ты мог бы послужить дантисту! Огромное спасибо, старина! — сказал Тотор.

— Тебе этого хватит? — спросил чернокожий.

— Конечно. Мне больше хочется пить, чем есть… Но ведь сахарный тростник утоляет и жажду и голод?

Парижанин принялся грызть и сосать сочный сахарный тростник с аппетитом молодой обезьяны.

Он жадно поработал зубами, щеками и языком, всасывая сладкий сок, проглотил немного прожеванной сердцевины и сказал:

— Чуть-чуть смазал глотку, и живот не прилипает больше к спине. Уже неплохо! Но хватит болтать! Вот Меринос что-то бормочет, наверное, просит пить. Сейчас мы тебя обслужим!

К счастью, тростник уже совсем созрел. Парижанин выбрал лучшие стебли и, сильно скручивая их, стал терпеливо выжимать сладкую жидкость в рот больного.

— Пей, зайчик, — говорил он.

— Еще, еще, мне кажется, я пью саму жизнь! — полубессознательно повторял больной.

Медленное и продолжительное поглощение благотворного сока, его капельная дозировка сотворили чудо. Мало-помалу возбуждение Мериноса утихло, и Тотор с радостью отметил, что на теле друга показалась испарина, а временами возвращалось и сознание.

Но симптомы отравления еще сказывались. Глаза Мериноса не выносили солнечного света, а уши болели даже от негромких звуков. Тотор слышал его шепот:

— Лучи бьют по глазам, как раскаленным железом… и еще, прошу тебя, не говори громко… для меня твои слова звучат как трубный глас.

В общем, больному стало получше. Он приходил в сознание, не было болей, судорог. Это хорошо. Но сколько волнений, а главное, какая потеря времени!

Наступала ночь, а приходилось оставаться на месте. Нельзя забывать о возможной, даже неизбежной погоне… Нужно готовиться к обороне, терпеть протесты полупустого желудка и пересохшего горла. А их всего трое, считая больного, почти безумного.

На закате Меринос заснул, Тотор и Бо приготовили оружие, решив караулить по очереди.

— Если ты не против, — сказал парижанин, — я буду дежурить первым, я так возбужден, что все равно едва ли засну.

Тотор чутко всматривался в горизонт, цвет которого постепенно переходил от розового к светло-коричневому, постепенно угасал и вскоре стал невидим. Наступила ночь.

Великолепная ночь под южным небом, усеянным незнакомыми созвездиями… Легкий бриз подул из прерий и освежил еще недавно горячий, как в печи, воздух. Тотор глубоко дышал, пока ветер не донес до него вонь недалекого гноилища.

Он заткнул нос и проворчал:

— Я же не просил ставить меня на постой к живодеру! Но в конце концов на войне как на войне, и раз не происходит ничего похуже, можно и притерпеться!

Время для Тотора, который, вслушиваясь в таинственные шумы, исходившие из прерий и пустыни, искал им объяснение, тянулось медленно. Напряжение нервов после резкого возбуждения перешло у юноши в неодолимое оцепенение.

Он понимал, что проваливается в дремоту, пытался противостоять этому, до крови щипал себе руки, кусал язык… Хотел подняться, чтобы сбросить с себя отупение. Но все было напрасно. Тогда ему в голову пришла неудачная мысль — пристально всматриваться в звезды и считать их… Мерцание звезд на темном небосводе загипнотизировало его.

Оцепенение увеличивалось, глаза непроизвольно моргали… Тотор медленно осел на землю и заснул.