Подавленные всем увиденным, молодые люди несколько минут стояли неподвижно.

Наконец Меринос, прервав тягостное раздумье, первым нарушил молчание:

— Что же нам теперь делать? Сознаюсь… к своему стыду… мне смертельно хочется есть…

— У меня так живот к спине прилип! — сказал Тотор.

В это время над их головой среди ветвей раздался мрачно-иронический смех. «Ха, ха, ха!» — звучало в ветвях.

Кажется, кто-то насмехался над людьми и их несчастьем. Тотор взглянул вверх и увидел крупную серовато-коричневую птицу с хохолком, торчащим как пакля, и уродливым клювом. Птице, впрочем, было не до людей: она пожирала громадную зеленую ящерицу.

— Ха, ха, ха! — заливалась отвратительная хищница, разрывая на части рептилию [74]. Та отчаянно извивалась в ее когтях.

— Что за безобразное создание! Туда же, насмехается! Ну погоди, мерзкая курица! — воскликнул Тотор. Он даже не подозревал, насколько прав: «курица» действительно была кошмарной птицей. Друзьям довелось увидеть австралийского пересмешника [75]— злого гения здешних пустынных мест. Раскаты его мрачного хохота нередко отдаются в ушах несчастных, умирающих здесь от голода.

— Противный голос, скверные перья, но, может быть, из нее выйдет недурное жаркое? — прибавил парижанин.

Он нагнулся, чтобы поднять лук и стрелы, которые положил у подножия, и вдруг вскрикнул от ярости:

— Я обезоружен… И уже не могу развести огонь!

— Неужели? Вот незадача!

— Хуже: бедствие!

— Но что случилось? — спросил Меринос.

— Муравьи накинулись на тетиву — ведь она, ты знаешь, была из кожи угря! Вот они ее и сожрали. Мой лук теперь — просто палка!

— Что же будет с нами? — печально спросил американец.

— Ба! Придется затянуть пояс потуже… Разве случайно найдем что-нибудь съестное.

— Ах, опять страдать! Ужасно — постоянно ощущать пустоту в желудке. Никогда прежде я не знал этой пытки.

— А сколько людей терпят ее? — заметил Тотор. — О, эта милостыня, которую рассеянно суют горемыкам! О, кусок хлеба, который так чудесно «лечит» от голода!

— А я, как беззаботный и пресыщенный дурак, не хотел и слышать о благотворительности… Тотор, если я спасусь, вокруг меня никогда не будет голодных!

— Представляю, какую ты задашь работу отцовским поварам, — сказал Тотор.

— Я теперь понимаю обязанности богатых относительно неимущих!

Слушая товарища и покачивая головой в такт его словам, Тотор в то же время машинально наблюдал за исполинскими муравьями. Теперь эти прожорливые насекомые напали на кору дерева-бутылки. Парижанин видел, как они жадно поглощали сок, сочившийся изо всех трещинок и тонких стружек, вырванных их челюстями. Взяв пальцем одну из полусгустившихся капель, Тотор лизнул ее — и нашел, что вкус довольно приятный. Вынув из кармана нож, он проговорил:

— А почему бы и нет?

Находчивый француз быстро вырезал квадратный кусок коры, толщиной сантиметра в три. Она была мясиста, нежна, сочна.

— Смотри-ка ты! Желтая, как репа… а пахнет шампиньонами!

Юноша смело поднес кору ко рту и съел ее.

— Берегись! — тревожно вскрикнул Меринос.

Кто боится, останется ни с чем… И потом, все равно от чего-нибудь да придется умереть! Впрочем, чем позже, тем лучше.

За первым ломтем коры последовал второй, и Тотор произнес довольным тоном:

— Прямо райская еда! А заодно — и питье… Попробуй-ка!

Меринос больше не колебался. Он схватил влажный, истекающий соком кусок и принялся за него с жадностью обезьяны, похрустывающей сахарным тростником.

— Еще, еще! Она восхитительна, — сказал Меринос, — я съел бы все лохмотья с этого дерева!

Снимать кору стало гораздо легче. Тотор, не теряя времени, отдирал большие куски. Они легко отделялись от ствола — достаточно было сделать круговой надрез. Получались большие тартинки [76], быстро исчезавшие в желудках голодных юношей.

— Ха, ха, ха! — смеялась «мерзкая курица», пожиравшая ящерицу.

Набив рот, Тотор и Меринос лишь пожали плечами: наплевать им на ироничные крики зловещей птицы!

Наконец-то у них есть пища! И они поглощали ее как голодные звери, забыв о повешенном. Каким лакомством казалась им кора, все равно — ядовитая, не ядовитая!

Так прошло около получаса. Утолив голод и жажду, Тотор и Меринос почувствовали усталость. Еще бы! В течение тридцати часов они не смыкали глаз, а последняя ночь на пробковом плоту была особенно изматывающей. Отыскав место в тени, бедняги легли на горячий песок и тотчас же заснули. Было около семи утра.

Живительный сон длился долго. Солнце прошло половину своего пути; зной в иссушенной пустыне стал нестерпим. Тень постепенно сместилась, и лучи солнца жгли спящих.

Тотора мучил кошмар. Ему снилось, будто что-то невыносимо тяжелое давит на грудь, душит… неведомые узы до боли стягивают руки… Он вздрогнул и с криком проснулся.

Сон превратился в ужасную действительность. На грудь Тотора давило колено черного исполина. Одет негр был, однако, как белый: желтые сапоги и фуражка с козырьком, прикрывавшим затылок.

Необыкновенно ловко он тонким шнурком стянул руки Тотора повыше кистей.

С Мериносом было то же самое. Он открыл глаза и яростно вскрикнул, увидев, что второй, столь же огромный негр связывал его со сноровкой кузнеца, ворочающего свои железяки.

Едва опомнившись от нападения, молодые люди заметили двух великолепных, оседланных по-военному лошадей, с закинутыми на шею уздечками. Конечно, они принадлежали чернокожим молодчикам.

Как большинство янки, Меринос жестоко презирал всех негров. Настоящий потомок таких аболиционистов [77], которые, невзирая ни на какие декларации о равенстве, ни за что не сядут с негром за один стол.

Дрожащим от возмущения и гнева голосом он крикнул:

— Грязная свинья! Как ты смел поднять руку на меня, чистокровного белого, джентльмена?

Негр выпрямился и детским голосом, жестоко коверкая английский язык, ответил:

— Я не есть свинья, я слуга его величества король Эдуард.

— Лжешь!

— Я не лгать. Я инспектор конная полиция мистер Пять.

— А я — бригадир полиции мистер Шесть, — прибавил второй чернокожий, сняв колено с груди Тотора.

Наконец-то можно дышать! Парижанин сделал глубокий вдох и сказал примирительным тоном:

— Вы полицейские? Отлично! Но почему же вы безо всякого повода схватили мирных путешественников? Вы меня понимаете, конечно, мистер Шесть?

Черным и сухим, как лакричная [78]палочка, пальцем мистер Шесть (вероятно, шестой номер) почесал кончик своего носа, подумал и ответил, выражаясь по-английски гораздо правильнее своего товарища:

— Вас надо арестовать и отвезти… живых или мертвых. Это закон.

— Да за что же? Вы нас знать не знаете, мы иностранцы и в Австралии-то всего неделю, — продолжал француз.

— Не надо лгать! — воскликнул мистер Шесть. — Да, мы доставим вас живыми или мертвыми куда следует, потому что вы — агенты бушрейнджеров…

— Буш… Кого? — недослышав, спросил Тотор.

— Бушрейнджеров — беглых каторжников, лесных бродяг, разбойников, воров и убийц… страшного сообщества, которое действует по всей Австралии. Да вы сами знаете лучше меня, — ответил негр.

— Мистер Шесть и мистер Пять, если вы не насмехаетесь над нами, то попали пальцем в небо, — сказал парижанин. — Я — мистер Тотор из Парижа, а мой спутник — мистер Меринос из Нью-Йорка. Мы были пассажирами парохода «Каледонец», плыли из Европы и, по несчастью, оказались за бортом.

— Неделю тому назад?

— Да!

— И вы прошли пешком через леса и пустыни, все четыреста миль от океана досюда? И вы хотите в этом уверить нас? Ну, не так-то мы глупы, — сказал мистер Шесть.

— Да, да, — с торжеством закричал номер Пять. — Вы — плохой белый! Вы лгать! Вы резать! Вы — бушрейнджеры и убили этот несчастный!