А в семнадцать произошло вот что. Одна из девушек, с которыми я встречался, забеременела. Дурочка, она даже мне ничего не сказала. Ее положение стало явным, и аборт делать было поздно. К моей матери пришли ее родители. Я все понял, столкнувшись с ними в дверях нашей квартиры. Только я зашел, как мать раскрыла на меня свою пасть и стала орать про то, что я гадкий блядун, и другие мерзости.

Но я остановил ее. Я сказал, мол, мама, яблоко от яблони недалеко падает, так ведь ты думаешь? Какой был мой папаша, такой и я, так выходит? Так вот хрен вам всем. Я женюсь на этой девушке, и мне наплевать, что ты по этому поводу думаешь.

Едва мне исполнилось восемнадцать, мы зарегистрировали брак. Стали жить вместе с ее родителями, которые вскоре стали хорошо ко мне относиться и заботились о нас, молодых, безработных и безденежных. В положенный срок у меня родилась дочь. И был призыв. Никаких отсрочек я добиваться не стал и ушел служить в армию, оставив жену и ребенка на попечение тестя и тещи. У меня была мечта служить в Псковской воздушно-десантной дивизии. И эта мечта исполнилась: приняв во внимание мою отличную физическую подготовку, меня взяли в десант.

Служба проходила в общем хорошо. Первые полгода было тяжело, как всем. Но зачмырить себя я не дал. А когда сошелся с парнями с Кавказа, которые признали меня своим земляком, вопрос о моем статусе даже в условиях дедовщины больше вообще не стоял. Мне нравились постоянные физические нагрузки и строгая дисциплина. А еще атмосфера настоящей мужской дружбы.

Приходили письма от Зелика, он рассказывал о своей студенческой жизни, я отвечал, писал о том, как служу. Первое время мы писали друг другу часто, потом все реже, но надеялись встретиться, когда закончится срок моей службы. Один раз я съездил в отпуск домой, в Безмеин, к жене и дочери.

А потом настал долгожданный дембель. Старшим сержантом, десантником, отличником боевой и физической подготовки я поехал в Туркмению. Но нашел там уже совсем не то, что оставил два года назад.

За это время безумные политики развалили Советский Союз. Туркмения стала независимым государством Туркменистан. Безмеин наводнили туркмены, самые настоящие, али-бабы. И даже наши, городские, туркмены стали вести себя совсем по-другому. Враз отучились понимать русский язык. Русских выживали из города. Устраивали погромы, избиения. Увольняли с работы. Стало невозможно никуда устроиться, и я не стал продолжать бесполезную учебу в ПТУ, которое уже даже как-то переименовали.

Мы с другими русскими парнями несколько раз задавали трепку этим погонщикам ишаков, но все заканчивалось тем, что нас бросали в КПЗ милиционеры, уже сплошь туркмены. Мы не могли изменить положения вещей. Русские уезжали — семьями, целыми поездами. Даже продать квартиру было практически нереально. Туркменские покупатели приходили и давали унизительно маленькую цену, а когда мы не соглашались, повторяли: ну, как хотите. Все равно уедете, и мы заберем квартиру даром.

России было наплевать на нас. Когда-то она поселила здесь русских, вывезла из родных краев, чтобы они работали на благо большой страны. А теперь забыла, бросила. Так мы чувствовали себя — как забытый отряд в далеком тылу врага. Нас гнали отсюда, и никто не ждал нас там, в России.

В конце концов уехал и я, взял жену и ребенка, упаковал вещи в чемоданы и уехал. Как я выбирал, куда ехать? Мне было все равно. Нас нигде не ждали. Мы с женой расстелили на полу большую карту Советского Союза и попросили дочь ткнуть пальцем в любое место. Ее пальчик остановился на городе Пермь. Туда мы и поехали.

В Перми меня взяли в ОМОН. Я служил в десанте, поэтому проблем с трудоустройством не возникло. Хуже было с жильем. Еле нашли для нас комнату в общежитии. И все же это было лучше, чем пропадать в Туркмении.

А страна продолжала трещать по швам. И вот началась война в Чечне. Когда бойцов ОМОНа стали посылать «в командировку» на эту войну, я изъявил желание поехать. Обещали солидные «боевые», что было весьма нелишним для нашей семьи. Но не только в этом была причина. Мне хотелось вернуться туда, посмотреть на места своего детства. Может, я хотел встретить своего отца.

И убить его.

С Зеликом мы давно потеряли связь. Моего нового адреса в Перми он не знал. Я ему не писал. Да и почта в Чечне едва ли работала.

Что-то сломалось в этом мире, разладилось, пошло наперекосяк. Динька приехал зимой. Это было нелепо. Он был такой же красивый и загорелый, божество лета, Дионис — а вокруг лежал подтаявший снег, лужи стянуты льдом и я укутан в теплую одежду. Да, мне было странно внутри, но сердце мое все равно радовалось встрече с Динькой. Я обнял его и пожал ему руку. Мы пошли гулять по улице. Мне так хотелось не выпускать его руки из своей, но мы уже не были детьми и не могли позволить себе такие нежности. Поэтому мы просто шли рядом и разговаривали. Это была наша последняя встреча, моя и Диньки.

Если не считать того дня, когда он погиб.

Закончив школу с медалью, я поступил в Ростовский государственный университет и стал жить в Ростове, приезжая в Шали только на каникулы. О городах, где жил, — либо хорошо, либо ничего, поэтому я ничего не буду рассказывать о Ростове. Учеба длилась пять лет. За это время сначала пытались реформировать, а потом отменили марксизм-ленинизм и переписывали учебные программы. Менялась законодательная база, социалистическое право уходило в прошлое. СССР распался, ГКЧП, ваучеры, приватизация, деноминация. Демонизация. Деньги, отложенные моим отцом на сберкнижку для того, чтобы я купил себе квартиру после окончания вуза, трансформировались в стоимость бутылки портвейна.

Эта была еще и эпоха романтического бандитизма. Самым привлекательным был образ «чеченской мафии». Многие мои сверстники уехали в большие города России и стали там крутыми бандитами и бизнесменами. Еще больше вернулось домой в гробах. Много позже я понял, что никакой «чеченской мафии» не было. Руками понтовитых и безбашенных горцев все кому не лень таскали каштаны из огня. В Питере тамбовцы и казанцы, деля сферы влияния, использовали чеченцев как боевые отряды. Алхазуры с казбеками падали на мостовые с простреленными головами, а Владимиры и талгаты получали свои кормушки. В Москве банковские мошенники опускали финансовую систему через поддельные авизо, а светились при этом те же вездесущие «чеченцы». И так было везде.

Меня, признаться, все это почти не занимало. Я учился, а природную склонность к романтике и авантюризму удовлетворял любовными приключениями, в которых здесь не было недостатка. Через пять лет я получил свой диплом о высшем юридическом образовании и вернулся в Шали.

В Чечне уже правил Дудаев. Моего отца отправили в отставку с должности в районной администрации за пророссийские настроения. Куда мне было устраиваться на работу, я не знал. Ичкерия объявила, что живет по законам шариата. Шариату нас на юридическом факультете не обучали. Разве что только поверхностно, в рамках курса истории государства и права.

С моим дядей, алкоголиком и мастером на все руки, и двоюродным братом Ахмедом мы основали предприятие, которое я гордо окрестил «Заводом Форда». Мы покупали по дешевке старые и разбитые машины и собирали из груд металла автомобили, которые затем продавали на авторынке в Шали. ГАИ как таковой не существовало, о регистрации номерных знаков, ПТС и перебивке номеров двигателей и кузовов заботиться нам не приходилось. Главное, чтобы машина передвигалась своим ходом, желательно на низкокачественном самодельном бензине, которым торговали на каждом углу ведрами и трехлитровыми банками.

И наши машины передвигались не хуже остальных. О, какие монстры выходили из нашей мастерской! «Жигули» и «Волги» скрещивались с иномарками, переставлялись двигатели, ходовая — все, что хоть как-то совмещалось друг с другом. Если что не очень совмещалось, наш главный инженер-конструктор, дядя, дорабатывал детали с помощью нехитрых слесарных инструментов. Кузова рихтовались, шкурились, красились в модные цвета — и вот новый роскошный автомобиль уже готов на продажу. Войдя во вкус, я клеил на заднем стекле выпускаемых нами машин объявление: «Завод Форда. Ремонт и восстановление любых автомобилей. Шали, ул. Набережная, 24».