И, распечатав письмо, Людовик стал читать, но про себя.

«Из Штума, после победы, отдавшей в руки Швеции все крепости Ливонии и польской Пруссии.

19 декабря 1628 года.

Дорогой кардинал,

Вы знаете, что я чуточку язычник, поэтому не удивляйтесь той фамильярности, с какой я пишу князю Церкви.

Вы великий человек, более того — гениальный человек, более того честный человек, с Вами можно и говорить, и делать дела. Так давайте, если Вам угодно, делать дела Франции и дела Швеции, но вместе. Я охотно договорюсь с Вами, но не с другими.

Уверены ли Вы в своем короле? Не думаете ли Вы, что он по своей привычке повернет в другую сторону при первом дуновении, исходящем от его матери, его жены, его брата, его фаворита — де Люиня или Шале — или его духовника? А Вы, у кого в мизинце больше таланта, чем в головах всех этих людей — короля, королев, принцев, фаворита, священника, — не опрокинет ли Вас в одно прекрасное утро какая-нибудь злая гаремная интрига, словно какого-нибудь визиря или пашу?

Если Вы в этом уверены, окажите честь написать мне: „Друг Густав, я уверен, что три года буду господствовать над этими пустыми и бестолковыми головами, доставляющими мне столько работы и огорчений. Я уверен, что смогу лично сдержать в отношении Вас обязательства, взятые от имени моего короля, и начинаю кампанию немедленно“. Но не говорите мне: „Король сделает“. Ради Вас, под Ваше слово я разграблю Прагу, сожгу Вену, сровняю с землей Пешт; но ради французского короля, под слово французского короля я не ударю ни в один барабан, не заряжу ни одно ружье, не оседлаю на одной лошади.

Если это Вас устраивает, мой высокопреосвященнейший, то пришлите мне г-на де Шарнасе: он мне очень подходит, хоть и немного меланхоличен; но, черт возьми, если он проделает кампанию со мной, я развеселю его с помощью венгерского вина.

Поскольку я пишу умному человеку, передаю Вас не под защиту Господа, а под защиту Вашего собственного гения, с радостью и гордостью называя себя любящим Вас

Густавом Адольфом».

Король читал это письмо с возраставшим раздражением и, закончив, смял его в руке.

Затем он обернулся к барону де Шарнасе.

— Вы знали содержание этого письма? — спросил он.

— Я знал его дух, но не текст, государь.

— Варвар! Северный медведь! — пробормотал Люловик.

— Государь, — позволил себе заметить де Шарнасе, — этот варвар только что победил русских и поляков. Он учился военному делу у француза по имени Ла Гарди. Это создатель современной войны, наконец, единственный человек, способный остановить честолюбие императора Фердинанда и разбить Тилли с Валленштейном.

— Да, я слышал эти утверждения, — отвечал король. — Я хорошо знаю, что таково мнение кардинала, великого кардинала, первого полководца после короля Густава Адольфа! — добавил он с нервным смехом, которому тщетно пытался придать язвительность. — Но я другого мнения.

— Искренне сожалею об этом, государь, — с поклоном сказал де Шарнасе.

— Вы, кажется, — сказал Людовик XIII, — хотите вернуться к шведскому королю, барон?

— Это было бы большой честью для меня и, думаю, большим счастьем для Франции.

— К несчастью, это невозможно, — ответил король, — поскольку его шведское величество хочет вести переговоры только с господином кардиналом, а кардинал уже не у дел.

Потом, повернувшись к двери, в которую кто-то скребся, спросил:

— Ну, что там такое?

И, узнав по манере скрестись, что это господин Первый, сказал:

— Это вы, Беренген? Входите.

Беренген вошел.

— Государь, — сказал он, протягивая королю большой запечатанный конверт, — вот ответ господина де Бюльона.

Король распечатал и прочел:

«Государь, я в отчаянии, но, чтобы оказать услугу г-ну де Ришелье, я опустошал мою кассу до последнего экю и при всем желании сделать приятное Вашему Величеству не могу сказать, когда буду в состоянии дать ему просимые пятьдесят тысяч ливров.

С искренним сожалением и глубочайшим почтением, государь, имею честь назвать себя нижайшим, вернейшим и покорнейшим подданным Вашего Величества.

Де Бюльон».

Людовик прикусил усы. Письмо Густава Адольфа показало ему, как далеко простирается его политический кредит, письмо де Бюльона показало, как далеко простирается его кредит финансовый.

В эту минуту вошел де Ла Салюди в сопровождении четырех человек; каждый из них сгибался под тяжестью мешка.

— Что это? — спросил король.

— Государь, — ответил де Ла Салюди, — это полтора миллиона ливров, посылаемые господином де Бюльоном господину кардиналу.

— Господином де Бюльоном? — переспросил король. — Значит, у него есть деньги?

— Конечно! Это сразу видно, государь, — ответил де Ла Салюди.

— И на чье имя он дал вексель? На имя Фьёбе?

— Нет, государь. Он вначале думал так сделать, а потом сказал, что не стоит все усложнять из-за небольшой суммы, и просто дал мне ордер на имя своего старшего служащего господина Ламбера.

— Наглец! — прошептал король. — У него нет денег, чтобы одолжить мне пятьдесят тысяч ливров, и тут же он находит полтора миллиона, чтобы учесть для господина де Ришелье векселя из Мантуи, Венеции и Рима.

Он упал в кресло, изнемогая под грузом моральной борьбы, которую вел со вчерашнего дня; она начинала ему показывать его собственный облик в неумолимом зеркале истины.

— Господа, — сказал он де Шарнасе и де Ла Салюди, — благодарю вас. Вы хорошие и верные слуги. Через несколько дней я приглашу вас, чтобы сообщить о моей воле.

И он жестом сделал им знак удалиться. Оба, поклонившись, вышли.

Четверо носильщиков, поставив мешки на пол, ждали. Людовик расслабленно протянул руку к звонку и позвонил два раза.

Вошел Шарпантье.

— Господин Шарпантье, — сказал король, — присоедините эти полтора миллиона ливров к остальным и прежде всего расплатитесь с этими людьми.

Шарпантье дал каждому носильщику по серебряному луи.

Они ушли.

— Господин Шарпантье, — сказал король, — не знаю, приду ли я завтра. Я чувствую себя ужасно усталым.

— Будет досадно, если ваше величество не придет, — ответил на это Шарпантье. — Завтра день отчетов.

— Каких отчетов?

— Отчетов полиции господина кардинала.

— Кто его главные агенты?

— Отец Жозеф; вы разрешили ему вернуться в свой монастырь, поэтому он, видимо, завтра не придет; господин Лопес-испанец; господин Сукарьер.

— Эти отчеты делаются письменно или лично?

— Поскольку агенты господина кардинала знают, что завтра будут иметь дело с королем, они, вероятно, захотят представить свои отчеты устно.

— Я приду, — сказал король, с усилием поднимаясь.

— Так что, если агенты явятся лично?..

— Я их приму.

— Но я должен предупредить ваше величество об одном агенте, про которого еще ничего вам не говорил.

— Значит, четвертый агент?

— И более секретный, чем остальные. Что же это за агент?

— Женщина, государь.

— Госпожа де Комбале?

— Простите, государь, госпожа де Комбале вовсе не агент его высокопреосвященства, она его племянница.

— Как зовут эту женщину? Это какое-нибудь известное имя?

— Очень известное, государь.

— И ее зовут?..

— Марион Делорм.

— Господин кардинал принимает эту куртизанку?

— И очень ею доволен; именно она позавчера вечером предупредила его, что, вероятно, утром он окажется в немилости.

— Она? — переспросил король вне себя от изумления.

— Когда господин кардинал хочет узнать какие-то придворные новости, он обычно обращается к ней. Возможно, узнав, что в этом кабинете вместо кардинала находится ваше величество, она сообщит вам, государь, что-либо важное.

— Но она, я полагаю, не является сюда открыто?

— Нет, государь. Ее дом примыкает к этому, и кардинал велел пробить стену и устроить дверь для связи между двумя жилищами.