Вышесказанное нуждается в пояснениях. Действительно, начальник шведских войск граф Кронштедт прибыл к Барклаю-де-Толли и доложил ему, что король Густав IV Адольф лишился престола. Произошло это при следующих обстоятельствах.
В ходе войны король, несмотря на неудачи, упорно отказывался от заключения мира. Более того, он ввел непопулярный военный налог и к тому же разжаловал более сотни гвардейских офицеров из знатнейших семей за трусость, проявленную на поле боя. После этого в окружении короля стала зреть мысль об отрешении его от власти.
В заговоре участвовали многие высшие офицеры и чиновники, а во главе его стоял генерал-адъютант Карл-Иоанн Адлеркрейц. 13 марта 1809 года заговорщики ворвались в покои короля и взяли его под стражу. 29 марта Густав IV Адольф отрекся от престола, и вскоре он и его семья были высланы из страны.
Итог событий в Стокгольме таков:
«Произошел государственный переворот. Гвардейские полки свергли Густава IV. Новым королем риксдаг избрал дядю Густава IV, хорошо известного нам герцога Зюдерманландского, вступившего на престол под именем Карла XIII» [150. С. 352].
Показанные печатные манифесты убедили Михаила Богдановича в том, что граф Кронштедт говорил ему чистую правду.
О том, как он вслед затем поступил, пишет Фаддей Булгарин:
«Он решился пожертвовать собственным славолюбием общей пользе и достиг цели своего предначертания без пролития крови. Ему легко было одержать блистательную победу над изумленным неприятелем, но он предпочел средства человеколюбивые. По заключенному с графом Кронштедтом условию, город Умео и вся Вестерботния, составляющая почти третью часть всего Шведского Королевства, уступлены русскому оружию. Того же дня (10 марта) русское войско вступило с торжеством в город; в стенах его в первый раз развевались победоносные неприятельские знамена и в первый раз слышались звуки русского голоса. Шведы с удивлением смотрели на русских: каждый воин казался им героем» [30. С. 54–55].
Генерал А. И. Михайловский-Данилевский уточняет:
«В магазинах в Умео найдено было до 1600 бочек разного продовольствия, 4 пушки, 2820 ружей, довольно значительное количество снарядов и аммуниции, а запасов достаточно для месячного продовольствия нашего отряда. Барклай-де-Толли составил, под начальством полковника Филисова, отряд из сотни казаков, Полоцкого полка и двух орудий и отправил его по дороге к Торнео, где, по слухам, были шведские магазины с запасными снарядами, орудиями, ружьями, порохом, свинцом, амуницией и хлебом» [93. С. 405].
А вечером 11 марта было получено известие о перемирии вместе с неожиданным приказом о возвращении в Васу.
«Барклаю тяжело было выполнить этот приказ. Он принял все меры, чтобы обратное движение “не имело вида ретирады”. Поэтому главные силы двинулись не ранее 15 марта, а арьергард — только 17 марта. Не имея возможности вывезти военную добычу (14 орудий, около 3000 ружей, порох и прочее), Барклай объявил в специальной прокламации, что оставляет все захваченное “в знак уважения нации и воинству”» [150. С. 351].
Биограф Барклая-де-Толли В. Н. Балязин трактует задержку несколько иначе:
«Сколь ни был он (Барклай. — С. Н.) воспитан в духе беспрекословного повиновения приказу, все же решил дать солдатам еще трое суток отдыха» [8. С. 237].
Войска Барклая-де-Толли выступили двумя эшелонами и в три перехода достигли острова Бьорке, откуда направились на старые квартиры в районе Васы. Несмотря на страшный мороз, обратное движение по проложенной уже дороге было намного легче, чему способствовали также теплая одежда и одеяла, взятые со шведских складов, а также подводы для ослабевших и больных солдат и снаряжения. При выступлении из Умео местный губернатор, магистрат и представители сословий поблагодарили Михаила Богдановича за великодушие русских войск.
Следует отметить, что усилиями Барклая-де-Толли, показавшего себя превосходным военным администратором, его войска были тщательно подготовлены к маршу по ледяному пространству, пронизываемому морозным ветром. Солдаты получили под шинели овчинные безрукавки, были также сделаны изрядные запасы специального продовольствия — сухарей, сала и водки (все это на морозе не замерзает). Лошади были кованы подковами с шипами, а на колеса орудий и зарядных ящиков нанесены насечки, чтобы они не скользили на льду.
Е. В. Анисимов оценивает поход Барклая-де-Толли следующим образом:
«Переход отряда Барклая по морскому льду, через торосы Ботнического залива, в мороз, без отдыха, 18 часов кряду, вошел в историю русского военного искусства как уникальное, неповторимое явление» [5. С. 322].
Ф. В. Булгарин не может скрыть своего восхищения:
«Наш век — век чудес и славы воинской! Революционная война Франции и знаменитая борьба России с могуществом Наполеона отвратили внимание удивленной Европы от посторонних подвигов, которые не имели особенного влияния на участь большого европейского семейства. История, поэзия, живопись, ваяние истощились в изобретении памятников славы и доблести. Но придет время, что художники обратят свое внимание и на чудесное покорение Финляндии. Тогда вспомнят и о Кваркене. Надежнее и вернее всех искусственных памятников самый Кваркен сохраняет предание о неимоверной неустрашимости русского воинства. Благородные потомки не забудут славных дел; они станут повторять с гордостью имена героев, прославивших русское оружие, и с благодарностью скажут: его предок был с Барклаем на Кваркене!» [30. С. 55].
Мнение издателя и журналиста Ф. В. Булгарина:
Барклай-де-Толли создан был для командования войсками. Фигура его, голос, приемы, все внушало к нему уважение и доверенность. В сражении он был так же спокоен, как в своей комнате или на прогулке. Разъезжая на лошади шагом, в самых опасных местах он не обращал внимания на неприятельские выстрелы и, кажется, вполне верил русской солдатской поговорке: пуля виноватого найдет. 3-й Егерский полк обожал своего старого шефа, и кто только был под его начальством, тот непременно должен был полюбить своего храброго и справедливого начальника[132. С. 7].
«Прыжок» по служебной лестнице
К сожалению, как нередко бывает, «уникальное, неповторимое явление» оказалось почти бесполезным. По крайней мере с военной точки зрения. Ко всему прочему, Барклай-де-Толли «на обратном пути ощутил лихорадочный жар и озноб и свалился в сани, под медвежью полость. Дали о себе знать и боли в руке: его привезли в Васу уже совершенно больным» [8. С. 237].
А 19 (31) марта в Або прибыл Александр I и повелел прервать заключенное со шведами перемирие. Просто императору показалось, что, когда русские войска покинули шведскую территорию, новое шведское правительство начало выдвигать неприемлемые для России условия мира. В связи с этим Александр приказал корпусу графа П. А. Шувалова вновь вступить на территорию Швеции с указанием ему и Барклаю-де-Толли, «чтобы они отнюдь не переставали свои действия, хотя бы парламентеры к ним и были присланы» [103. С. 568].
Опять возобновилась эта всем уже порядком надоевшая война…
Не успел Михаил Богданович поправиться, как им было получено сразу несколько извещений.
Во-первых, он, «покрыв себя славой в обе кампании, а особливо переходом Ботнического залива через Кваркен, удостоился особенных монарших милостей — 20 марта 1809 года был он пожалован генералом от инфантерии» [141. С. 133].
Во-вторых, 29 мая, он был назначен на должность главнокомандующего русской армии в Финляндии вместо Б. Ф. Кнорринга, уволенного на покой.
В-третьих, в тот же день, 29 мая, Михаил Богданович был назначен генерал-губернатором, то есть получил «власть неограниченную во всей Финляндии» [103. С. 568].
Безусловно, возвышен Михаил Богданович был за дело, тем более что давно уже пользовался благосклонностью Александра I. В частности, еще в феврале 1808 года император писал графу А. А. Аракчееву: