Клаузевиц удивляется, почему Наполеон не пошел навстречу желаниям Барклая, «ведь Смоленск, очевидно, не мог являться для Наполеона объектом операции, таким объектом являлась русская армия, которую с самого начала кампании он тщетно пытался принудить к сражению. Она находилась непосредственно против него, почему же он не сосредоточил свои войска так, чтобы прямо двинуться ей навстречу? Далее, надо заметить, что дорога, идущая из Минска через Смоленск на Москву, по которой пошел Наполеон, переходит под Смоленском на правый берег Днепра, таким образом Наполеону все равно пришлось бы вернуться на этот берег. Если бы он двинулся прямо на Барклая, последнему едва ли удалось бы отойти к Смоленску. Во всяком случае, он не мог бы задержаться близ этого города, так как французская армия, находясь на правом берегу Днепра, гораздо сильнее угрожала Московской дороге, чем при переходе ее на левый берег, где Смоленск и река на известном участке прикрывают эту дорогу. При таких условиях Смоленск был бы взят без боя, французы не потеряли бы 20 тысяч, и самый город, вероятно, уцелел бы, так как русские еще не перешли к систематическим поджогам оставляемых городов. После же того как Наполеон подошел к Смоленску, снова является непонятным, зачем ему понадобилось брать этот город штурмом. Если бы значительный корпус переправился выше по течению через Днепр и французская армия сделала бы вид, что следует за ним (Барклаем) и грозит захватить Московскую дорогу, то Барклай поспешил бы опередить этот маневр, а Смоленск и в этом случае был бы взят без боя…»18

Нельзя не упрекнуть Клаузевица в том, в чем он сам упрекал своих оппонентов, — в отвлеченных теоретических рассуждениях. Наполеон действовал нестандартно, оригинально, своим ударом он ошеломил русское командование. Его план оказался четким и исполнимым — неожиданно захватить Смоленск, перейти Днепр и ударить в тылы уходившим от города русским армиям, с тем чтобы отрезать их друг от друга и от столбовой дороги на Москву. Но неожиданно упорное сопротивление дивизии Раевского вынудило изменить намеченный план.

«Любит много выпить». Как, уже сказано, Раевский не успел уйти от Смоленска далеко и, быстро вернувшись, сумел организовать оборону. Это и есть та случайность, которая порой меняет ход истории. Есть одна забавная версия, объясняющая задержку с выходом дивизии Раевского из Смоленска. Задержка эта произошла совсем не по вине полководца. Раньше его дивизии из Смоленска должна была выступить дивизия принца Карла Мекленбургского, но якобы в этот день принц был настолько пьян, что только через три часа после назначенного срока удалось привести его в чувство, чтобы он смог дать соответствующий приказ. Правда, Жиркевич пишет, что принц просто крепко спал и его «долго не могли добудиться, будили в несколько приемов»19. Но как раз эта мелкая подробность и не оставляет сомнений в истинной причине богатырского сна принца. Любопытна и справка французского агента о принце, составленная перед войной: «Принц Мекленбургский, генерал-майор, 28 лет… довольно хороший генерал, очень храбр в огне, но глуповат, любим своими офицерами и солдатами, любит много выпить, когда идет в огонь, то имеет обыкновение поить своих солдат допьяна»40.

После первого дня битвы Наполеон действительно остановил натиск и дал время русским армиям вернуться в Смоленск, чтобы они вышли на сражение с ним. Об этом свидетельствует вся завоевательная логика Наполеона, стремившегося решить все свои проблемы в генеральном сражении, которое было «предметом всех желаний и упований императора». «Он верил в сражение, — писал Коленкур, — потому что желал его, и верил, что выиграет его, потому что это было ему необходимо. Он не сомневался, что русское дворянство (после победы французов. — Е. А.) принудит Александра просить у него мир, потому что такой результат лежал в основе его расчетов»41. Тогда битва французам казалась неизбежной. Но Барклай не поддался на уловку и не вывел свои армии для сражения в неудобной, уязвимой позиции на окраине Смоленска и тем спас армию. Однако история с обороной Смоленска, точнее с отступлением от города, нанесла колоссальный ущерб его военной репутации. Как писал 5 августа М. С. Воронцову некогда облагодетельствованный Барклаем адъютант А. А. Закревский: «Сколько ни уговаривали нашего министра… чтобы не оставлял города, но он никак не слушает и сегодня ночью оставляет город…»42 Написано это было сгоряча, без знания сути дела. Закревский, как и многие другие, воодушевленные успешной обороной Смоленска, считал невозможным оставлять горящий город, видеть слезы и горе его несчастных жителей. И только у Барклая оказалась холодная голова, и для спасения армии он решил оставить Смоленск, как потом Кутузов оставил с той же целью Москву. Много лет спустя участник войны 1812 года П. X. Граббе писал: «Теперь нетрудно сказать, что прав был Барклай де Толли и что для одоления такого завоевателя, каков был Наполеон, требовались от России, для ее вечной славы, жертвы поважнее Смоленска»43.

У Багратиона был свой взгляд на происшедшее, и к нему мы вернемся.

Глава семнадцатая

От Смоленска до Кутузова

Итак, после упорных боев на западной окраине Смоленска началось новое отступление русских армий уже по Большой Московской дороге. С самого начала оно не проходило гладко. Дело в том, что если 2-я армия в момент штурма французами Смоленска двинулась сразу же по Московской дороге, то 1-й армии пришлось отступать в сторону от нее, на север, по известной уже Пореченской дороге. Так было безопаснее, ибо значительный участок Московской дороги проходил по левому берегу Днепра, и войскам предстояло идти мимо уже занятых французами кварталов города, расположенных на правом берегу, откуда дорога легко простреливалась даже из ружей, не говоря уже об артиллерии. Чтобы не попасть под огонь, армия предприняла обходный маневр, и для этого было сформировано две колонны: одна под командованием генерала Павла Тучкова 3-го, а другая — генерала Д. С. Дохтурова. Отход их прикрывал арьергард генерала Ф. К. Корфа.

И тут русские войска чуть было не угодили в ловушку. Обходная дорога, по которой войскам предстояло пройти 25 верст, оказалась почти непроходимым проселком. Иван Жиркевич, участник этой эпопеи, вспоминал, что «колонны беспрестанно останавливались, ибо кроме того, что по этой дороге едва-едва могла пробраться крестьянская телега в одиночку — до такой степени она была узка, — она, сверх того, была вся в горах и пересечена источниками, на которых еле держались мосты, а другие-таки просто обрушивались под орудиями»1. В итоге, пишет Жиркевич, «мы гусем выходили из ущелья» на Большую Московскую дорогу. Из-за этого возникла реальная угроза нового разрыва коммуникаций обеих армий, так как французы пытались «перенять» 1-ю армию при ее выходе на Московскую дорогу.

Сражение, о котором пойдет речь, получило сразу несколько названий — сражение при Лубине, при Валутиной Горе, при Гедеоновке, при Заболотье; французы также называли его боем «на десятой версте»2. Это неслучайно. Дело в том, что боевые действия развернулись в разных местах на протяжении нескольких километров возле названных селений и урочищ. По существу, это было тяжелейшее арьергардное сражение русской армии, в ходе которого русское командование стремилось дать всем своим полкам, идущим по окольным дорогам, выбраться на Московский тракт и соединиться с частями 2-й армии. Для этого нужно было остановить натиск французского авангарда, почти сразу же «уцепившегося за хвост» русских армий.

Сражение началось утром 7 августа сразу в двух местах. Рано утром оказалось, что часть колонны генерала Тучкова заблудилась в лесу и вышла на Петербургскую (Пореченскую) дорогу недалеко от Смоленска, у деревни Гедеоново, где тотчас наткнулась на корпус Нея, который как раз переправился по наведенному мосту через Днепр, чтобы устремиться по Московской дороге вслед за русскими. К счастью, находившийся неподалеку Барклай взял на себя руководство боем, сумел задержать Нея и затем отвел войска на дорогу к Лубину.