Пауэрскорт смотрел, как Грешем входит в отель, как заботливый ночной портье снимает с него пальто и провожает молодого человека до номера.

Возвращаясь назад, к морю, он вспоминал огромное кирпичное здание в Морпете, стоящее наособицу от домов города и заполненное изолированными палатами для безумцев. «Приют умалишенных графства Нортемберленд», битком набитый людьми, которых посещают видения — змеи в стенной обивке, зеркала с глазами. Набитый Грешемами, грустно думал он, бродящими по длинным коридорам, и докторами со смирительными рубашками в руках, докторами, стремящимися защитить несчастных от демонов, поселившихся в их головах.

Это забег на скорость, сказал он себе.

Забег между моей способностью добиться от Грешема исповеди. Если у того есть в чем исповедоваться. И способностью Грешема спятить.

23

Назавтра, совсем ранним утром, Пауэрскорт прокатился в принадлежащей «Даниэли» гондоле по морю.

— Куда плыть, мне все равно, — сказал он гондольеру, — просто привезите меня назад через полчаса. Я должен подумать.

Гондольер повез его в сторону Лидо — огромная береговая дуга, Рива дельи Шиавони, названная так в память о торговавших здесь когда-то славянских купцах, постепенно съеживалась за спиной Пауэрскорта до ширины проведенной по карте карандашной линии.

Прошлой ночью, думал он, лорд Грешем почти сказал мне кое-что. Но то было ночью, когда вино и вестники Панноне стакнулись и едва не свели его с ума. Пауэрскорт сомневался, что между ними еще состоятся такие тяжелые, исповедальные разговоры. Если он не скажет мне еще чего-то этим утром, придется все же задать ему некий вопрос.

Хватит и одного.

План кампании сложился у него как раз тогда, когда гондольер последним театральным взмахом весла возвратил гондолу на место стоянки. Только тут Пауэрскорт сообразил, что возничий его последние пятнадцать минут пел, не закрывая рта. До этого он не слышал ни звука.

Вернувшись в «Даниэли», он прямо из отеля послал в Лондон телеграмму своему зятю, Уильяму Берку, попросив его сколь возможно скорее доставить содержащееся в ней послание Джонни Фицджеральду. Ответ требовался к 10.30.

В номере Пауэрскорта на втором этаже были произведены разнообразные перестановки. В середине его воздвигся большой письменный стол, украшенный всякого рода перьями и карандашами. Со стен удалили три картины, заменив их тремя лучшими зеркалами мистера Панноне — золоченые рамы их превосходно смотрелись на красных стенах. Репродукция «Мадонны с младенцем» заместила собой «Вид на канал Сан-Марко» Каналетто. У окна, прямо напротив того, кому предстояло усесться перед письменным столом, висело теперь большое серебряное распятие. А пустой участок стены над кроватью заполнила репродукция «Распятия Христа» Тинторетто, полотна, источающего отчаяние и муку.

Не уверен, что мне понравится спать здесь и дальше, мрачно думал Пауэрскорт. Однако я нуждаюсь в любой поддержке, какой могу заручиться.

Мистер Панноне сновал по комнате, рассыпая советы касательно того, как наилучшим способом достичь желаемого эффекта. Распятие было его идеей. Он предложил также устроить шествие священников, которые непрестанно прохаживались бы за окном — так, чтобы их было видно сверху. Эту мысль Пауэрскорт отверг.

— Итак, лорд Пауэрскорт, — мистер Панноне решил уточнить последние приготовления. — Сейчас половина одиннадцатого. Он должен появиться здесь в одиннадцать. Нас, как обычно, известят, когда он выйдет из отеля, ваш лорд Грешем. Вам нет нужды встречать его внизу, у входа. Я сам приведу его сюда.

Через пять минут после его прихода я принесу вам записку. Полагаю, записки у вас пока еще нет. А, уже есть. Однако в ней еще осталось пустое место. Вы ведь ждете ответа из Лондона, это так?

Лорд Джонни Фицджеральд запаздывал. Возможно, ему не удалось найти ответ. Возможно, Джонни и в Лондоне-то нет. Возможно, его не было дома, когда ему принесли телеграмму, — хотя Пауэрскорт не сомневался, что он все еще завтракает. Лорд Джонни не любил вылезать из постели ни свет ни заря.

— Он вышел из «Пеллегрини»! Лорд Грешем! Он приближается! — Панноне нервно порхал между телеграфной и конторой отеля. — Все время оглядывается. Но идет быстро. Будет здесь через десять минут.

Пауэрскорт окинул свой номер последним взглядом. Этим утром у нас сцена поменьше, сегодня на театре дают пьесу характера более интимного.

— Он проходит Риальто!

Пауэрскорт подвигал напоследок перья на письменном столе. Проверил, хорошо ли видны три зеркала из кресла у стоящего при окне кофейного столика.

— Вышел на площадь Святого Марка! Вы не хотите, чтобы я задержал его немного внизу, пока мы будем ждать телеграмму? Нет?

Пауэрскорт выглянул в окно. День стоял серенький — ветер, хлещущий по набережной дождь; туристы спешили укрыться где-нибудь, те же, что похрабрее, упорно вышагивали к местам, которые наметили посетить сегодня. В картинных галереях нынче будет много посетителей.

— Лорд Пауэрскорт! — в номер ворвался Панноне. — Вот она!

Он вручил Пауэрскорту телеграфный бланк. Лорд Джонни не поскупился на слова, подумал Пауэрскорт. Впрочем, телеграмму, скорее всего, оплатил Уильям Берк.

«Есть ли покой на этом свете? — гласила телеграмма. — Не успею я решить, что могу отдохнуть несколько дней, как появляется твое послание. Оставят меня когда-нибудь в покое или не оставят? Нужное тебе имя таково: генерал Джордж Брук. Дейзи он родней не приходится. Остерегайся куртизанок. Фицджеральд».

Что ж, теперь в написанную заранее записку можно было подставить три слова. Пауэрскорт уже слышал на лестнице шаги лорда Грешема. Он отдал записку покидающему номер Панноне.

— Лорд Грешем! Рад вас видеть!

— С добрым утром, лорд Пауэрскорт.

Выглядел Грешем нисколько не лучше вчерашнего. На подбородке так и остался неопрятный пучок щетины. Шейный платок весь перекручен. Сорочка та же, что вчера. Волосы нерасчесаны, глаза дикие.

— Они продолжают следить за мной, лорд Пауэрскорт. Теперь уже и при свете дня.

Взгляд Грешема прошелся по зеркалам, по распятию, по Мадонне с младенцем. И с выражением ужаса вернулся к зеркалам. Что он там видит, гадал Пауэрскорт, — змей, глаза, лица убитых венецианцев? Двух дожей, вдруг вспомнил он, прикончили некогда в паре шагов отсюда, за ближайшим углом.

— Присядем, я распорядился о кофе. Мы сможем обговорить наши планы.

В дверь постучали. Вошел Панноне — поднос с кофе и записка для Пауэрскорта.

— Для вас только что доставили вот это, лорд Пауэрскорт. Особым посыльным. Благодарю вас, мой лорд, — Панноне в пояс поклонился распятию и удалился.

— Нет, вы только подумайте, только подумайте, — говорил Пауэрскорт, пробегая глазами слова, которые сам же и написал три часа назад. — В город прибыл британский военный атташе при итальянском правительстве. Приехал вместе с послом на какую-то конференцию. Спрашивает, не присоединимся ли мы к нему за ленчем. Человек по имени Брук, генерал Джордж Брук. Вы его знаете, Грешем? Этого Брука?

Грешем побледнел, и побледнел сильно. Он взирал на зеркала, и вид у него был при этом такой, словно за ними-то генерал Брук и прячется.

— Я его знаю. Знаю, — очень тихо ответил он. — Брук был моим непосредственным командиром. В течение четырех лет.

Он умолк. Пауэрскорт вглядывался в серебряное распятие.

— Я не смогу встретиться с ним. Просто не смогу. Мне нужно идти.

Грешем обвел комнату взглядом — казалось, он подумывает, не выскочить ли ему прямиком в окно. Над кроватью медленно истекал кровью распятый Христос Тинторетто. Мадонна и Младенец мрачно смотрели в пол, Дева уже много столетий знала, что сыну ее суждено умереть на кресте.

— Лорд Пауэрскорт, прошу вас, помогите мне. Я должен уехать. Должен выбраться отсюда.

Пауэрскорт молча ждал.

— Вы согласитесь отвезти в Англию письмо от меня? Не думаю, что я когда-либо вернусь туда.

— Я буду только рад доставить его. Конечно, Грешем, дорогой мой. Присядьте, напишите ваше письмо. На столе довольно бумаги и прочих принадлежностей. Мне нужно ненадолго уйти, уладить все с этим ленчем. Генералу Бруку придется подыскать других гостей для своего увеселения.