Мы пришли в собес, и я потребовал ответа, почему пенсия выплачивается только на мое имя. И мне совершенно спокойно и довольно убедительно объяснили, что мы с братом — одно целое, и две пенсии на одного — жирно будет. На что я совершенно справедливо заметил, что паспортов у нас два, значит, и человека два, и пенсии, соответственно, тоже должно быть две. Нам предложили обратиться в суд.

— Вы еще и компенсацию получите, — пообещала чиновница.

— Я не хочу компенсацию, я требую, чтобы закон соблюдался.

— Ничем не могу помочь, — пожала чиновница плечами и уставилась в какие-то бумаги на столе, давая понять, что мы можем идти.

Я прекрасно знал, на что она рассчитывает. Пенсия по-прежнему капала из бюджета нам обоим, просто тетка один ручеек слегка придержала. Безусловно, вечно этот поток она сдерживать не могла, но месяца три-четыре — вполне. Как эта грымза собиралась обналичить наши деньги, я не знал и не хотел, но, очевидно, способы имелись. Она была уверена, что из-за малой подвижности мы не будем никуда ходить, не станем разбираться с этим безобразием.

— Ладно, — согласился я. — Но кроме компенсации я потребую вашего увольнения.

— Идите, — отмахнулась чиновница. — Не задерживайте очередь.

Мы с Юсей ушли, громко хлопнув дверью. Она не поверила. Я и сам не верил. Ходить вместе с Юсей невероятно тяжело. Мы даже не ходим, а переваливаемся с одной ноги на другую, со стороны это выглядит устрашающе, будто мертвец сбежал из фильма Джорджа Ромеро. Мысли, одна кровавее другой, копошились в моей голове: зарубить подлую чиновницу топором, задушить Юсиными руками, откусив перед этим уши с двух сторон одновременно.

Домой я вернулся с твердым решением разорить собес, муниципалитет и вообще убить всех людей. Первый кандидат на скоропостижную кончину уже поджидал меня у двери в квартиру. Это был жуликоватой внешности мелкий мужичонка, чернявый, с серьгой в ухе.

— Мезальянц, — представился он. — Иван Иванович. Меня прислала ваша бабушка.

Этим он развязал мне руки и подписал себе приговор.

Смерть дедушки Георгия все мы пережили очень тяжело. Благодаря ему в доме всегда толпилось полно народу, было весело и шумно, студентов-практикантов гостило как сельдей в бочке, и общей своей эрудицией я обязан именно дедушке. Когда дедушка ушел, оставив мне на память лишь старинное греческое зеркало да любимое кресло, навещать нас стали только самые верные и бескорыстные его ученики, а таких осталось два-три человека. Ушли в прошлое шумные застолья, никто не шутил и не смеялся, гости виновато жались по углам и норовили оставить деньги.

Бабушка отказывалась и просила больше так не делать, иначе дверь этого дома навсегда закроется перед такими визитерами. Бабушка не плакала или плакала тайком, потому что я никогда не видел ее расстроенной или опечаленной. Весь внешний вид бабушки, ее спокойствие и рассудительность внушали окружающим, что все у нас хорошо, все замечательно, и дедушкина смерть не способна разрушить наше семейное счастье. Бабушка стала единственным моим собеседником, она часто сидела в нашей комнате и рассказывала о своей молодости, о наших папе и маме, о разном. И когда она умерла, для меня умер весь мир, потому что друзей и собеседников в моей жизни никаких не осталось.

И теперь этот мелкий мошенник будет утверждать, что он — от бабушки?

Я сгреб незваного гостя в охапку и начал бить. То есть, конечно, по-настоящему бить я его не мог, просто мордовал — мял левой рукой испуганную злую физиономию Мезальянца, пока Юся держал его правой и злобно рычал. Третья рука (имеется у нас и такая: формально она числится моей, но пользоваться ею может и Юся) яростно колотила наглеца по макушке.

Возможно, мы бы даже убили его, но Мезальянц оказался скользким типом, вывернулся из захвата и дал нам по оплеухе, причем с такой силой, что трудно заподозрить в столь мелком субъекте.

— Барбара Теодоровна не предупреждала, что прием будет такой радушный, — сказал он.

— Кто? Какая Барбара?

— Ваша бабушка, Барбара Теодоровна Кравец.

— Вы ошиблись адресом, — смутился я. — Нашу бабушку звали Агнией Теодоровной, и не Кравец, а Кругловой. Это двоюродную бабушку зовут Барбара, но она с нами не живет.

Мезальянц открыл кожаный портфель, стоявший у стеночки, достал бумаги, сверился.

— Не морочьте мне голову, все правильно. Барбара Теодоровна... Ах да, точно — двоюродная.

Всплыла, родимая.

11

Мезальянц представился близким другом покойной Барбары Теодоровны. Перед смертью она велела Мезальянцу найти нас и сообщить о наследстве. Он вопросительно посмотрел на нас: откажемся, нет?

Представьте: в минуты роковые появляется хитрожелтый дяденька, говорит о мертвой бабушке и большом наследстве. Думаю, вы уже поняли, что я ему ответил.

— Пшел вон отсюда, мы по пятницам не подаем, — закончил я цветастую фразу.

Мезальянц крякнул, но не отступил.

— Постойте, молодой человек, я не обманываю, завтра похороны, можете сами сходить!

Он бы еще в морг меня позвал.

— Да что вы такой недоверчивый-то, а? — совсем расстроился незваный гость.

— Таким уж уродился, — сказал я. — Прочь с дороги, а то Юся кусаться будет.

Мезальянц плюнул в сердцах себе под ноги (Юся тут же повторил этот маневр и радостно заухал).

— Ладно. — Гость наконец уступил нам дорогу. — Панихида завтра в двенадцать часов на одинцовском кладбище. Я сам из Одинцово приехал, и бабушка ваша там жила. Захотите — приедете.

Как же, держи карман шире, подумал я. Видимо, очень громко подумал, потому что Мезальянц будто вспомнил что-то.

— Может быть, вас это убедит?

Он полез в недра пиджака и вытащил оттуда сберегательную книжку. Протянул мне, и я, стреляный воробей, попался. Я взял книжку и открыл. Книжка была оформлена десять дней назад в местном отделении Сбербанка, на мое имя, на счету лежало без малого четыре миллиона.

— Ловко, — сказал я. — А в чем подвох?

— Ни в чем, — ответил Мезальянц. — Ваша бабушка была страстной коллекционеркой, она собирала старинное серебро и незадолго до смерти продала коллекцию мне, с тем чтобы я деньги перечислил на ваше имя. Получите и распишитесь, как говорится.

— Я вам не верю.

— Зачем мне вас обманывать?

— Не знаю, но последнее время все только тем и занимаются, что обманывают меня.

Физиономия гостя стала кислой.

— Меня тоже, — сказал он. — Все равно — заберите. Я же все равно по этой книжке ничего получить не смогу.