— Прости меня, — шепчу я.

Он воспринимает эти слова как жестокий удар. Когда он поднимает голову, я вижу, что его глаза покраснели и пылают яростью. Он смотрит на меня и видит меня насквозь.

— Будь ты проклята! — отвечает он.

Глава 36

Когда Николас учился на последнем курсе Гарварда, они с соседом по комнате Оуки Питерборо напились и облили пеной из огнетушителя спящего коменданта общежития. Весь этот год они были на испытательном сроке, а по окончании колледжа их пути разошлись. Когда Николас поступил в медицинскую школу, Оуки поступил в школу юридическую. К тому времени, когда Николас сделал свою первую операцию, Оуки уже много лет являлся совладельцем одной из престижных бостонских юридических фирм.

Николас делает глоток воды с лимоном и пытается обнаружить хоть малейшее сходство между тем Оуки, которого он знал, и сидящим перед ним адвокатом по брачно-семейным делам. Утром он сам позвонил ему и предложил вместе пообедать.

— Конечно, черт побери! — воскликнул Оуки, и они договорились о встрече в этот же день.

Николас размышляет о Гарварде и о связях его выпускников. Он наблюдает за своим старым товарищем, а тот уверенным движением роняет на колени салфетку и смотрит на него ускользающе-безразличным взглядом.

— Я чертовски рад видеть тебя, Николас, — говорит Оуки. — Не правда ли, как странно: работаем в одном городе и никогда не встречаемся со старыми друзьями?

Николас улыбается и кивает. Он никогда не считал Оуки Питерборо своим старым другом. Их дружба закончилась, когда в девятнадцатилетнем возрасте он увидел, как Оуки запускает руку в трусы его подружки.

— Я надеялся, что ты сможешь ответить на мои вопросы, — переходит к делу Николас. — Ты ведь практикуешь семейное право, верно?

Оуки вздыхает и откидывается на спинку стула.

— Увы, это так. Ирония заключается в слове «семейное». Ведь то, чем я занимаюсь, отнюдь не способствует сохранению семей. — Он смотрит на Николаса, и его глаза расширяются. — Ты хочешь сказать, что это нужно лично тебе?

Николас кивает. У него подергивается мышца на щеке.

— Я хочу расспросить тебя о разводе, — добавляет он.

Николас утратил сон и покой, но с ужасающей ясностью осознал неизбежность этого шага. Ему наплевать, сколько это будет стоить. Самое главное — избавиться от Пейдж и оставить себе Макса. Он зол из-за того, что минувшей ночью позволил Пейдж застать себя врасплох. Ее прикосновения, аромат ее кожи… На мгновение он заблудился в прошлом и сделал вид, что она никуда не уезжала. Он почти простил ей три последних месяца. А потом она сказала то, чего он никогда не сможет ей простить.

Стоит ему представить себе руки другого мужчины на ее теле, чужого ребенка в ее утробе, и его начинает трясти. Впрочем, он уверен, что со временем это потрясение уляжется. На самом деле аборт Пейдж взволновал его меньше всего. Будучи врачом, Николас все свое время посвящает спасению жизней. Поэтому он никак не может выступать в пользу аборта. Однако прекрасно понимает аргументы его сторонников. Нет, что выводит его из себя, так это обман. Он мог бы выслушать Пейдж, и у нее наверняка были серьезные основания для прерывания беременности. Но он не мог понять, как можно было все эти годы скрывать такое событие от собственного мужа. Он имел право это знать. И речь шла не только о ее теле, а и об их совместном прошлом. За восемь лет она так ему и не доверилась.

Все утро Николас пытался избавиться от воспоминаний о Пейдж, взывающей к его милосердию. Она отражалась в зеркале, и Николас видел двух Пейдж. Одна из них как будто насмехалась над словами и действиями второй, старательно их копируя. Она казалась ему такой хрупкой, что на ум приходило сравнение с пушистыми одуванчиками, облетающими от малейшего дуновения ветерка. Николас знал: одного его слова достаточно, чтобы она утратила самообладание.

Но гнева, пульсирующего в крови Николаса, хватило на то, чтобы блокировать остатки чувств к ней. Он решил использовать против нее ее собственное оружие. Он заберет Макса, прежде чем она успеет использовать несчастного малыша для того, чтобы его разжалобить. Он получит развод и запретит ей приближаться к своему дому. Быть может, через пять или десять лет он перестанет видеть ее образ в личике сына.

Оуки Питерборо промокает мясистые губы салфеткой и делает глубокий вдох.

— Послушай, — говорит он, — я, конечно, юрист, но помимо этого я твой друг. Ты должен знать, во что ввязываешься.

Николас надменно смотрит ему в глаза.

— Просто скажи, что я должен делать.

Оуки выдыхает, издавая тошнотворный звук перекипевшего чайника.

— Видишь ли, законодательство Массачусетса допускает вину сторон. Это означает, что для получения развода ты не обязан доказывать ее вину. Но если тебе это удастся, то все имущество и счета буду разделены исходя из этого.

— Она меня бросила, — перебивает его Николас. — И восемь лет мне лгала.

Оуки потирает ладони.

— Отсутствовала ли она более двух лет? — Николас качает головой. — А она, случайно, не была основным добытчиком в семье? — продолжает допытываться Оуки. — Николас, фыркнув, бросает салфетку на стол, и Оуки поджимает губы. — Что ж, в таком случае с юридической точки зрения она тебя не бросала. Что касается лжи… Тут я вообще не уверен. Обычно супругам в вину вменяется чрезмерное употребление алкоголя, избиения, измены…

— Меня бы это нисколько не удивило, — бормочет Николас.

Оуки его не слышит.

— Супруги не могут обвинять друг друга в переезде в новое жилище или, скажем, в смене религии.

— Она никуда не переезжала, — начинает терять терпение Николас. — Она просто уехала. — Он в упор смотрит на Оуки. — Сколько на это уйдет времени?

— Этого я пока не знаю, — следует ответ. — Все зависит от того, сможем ли мы добыть доказательства. Если это нам не удастся, вы сможете заключить соглашение о раздельном проживании, которое через год легко трансформируется в развод.

— Год! —вопит Николас. — Пойми, Оуки, я не могу ждать год. Она ненормальная, и от нее можно ожидать чего угодно. Три месяца назад она просто села в машину и укатила. На этот раз она прихватит моего ребенка.

— Ребенка? — эхом вторит ему Оуки. — Ты не говорил, что у вас есть ребенок.

Когда Николас выходит из ресторана, он кипит от злости. Он узнал, что хотя суды уже не считают, что ребенок в любом случае должен жить с матерью, но каждый случай рассматривается очень тщательно и ребенок достанется тому родителю, который сможет удовлетворить его основные потребности. Николас почти все время проводит на работе, а значит, нет никакой гарантии, что попечительство над Максом будет доверено именно ему. Он также узнал, что, поскольку Пейдж оплачивала его учебу, она имеет право на часть его будущих доходов. И еще он узнал, что все это займет гораздо больше времени, чем он вообще себе представлял.

Оуки попытался отговорить его от этой затеи, но Николас убежден, что выбора у него нет. От одной мысли о Пейдж его руки непроизвольно стискиваются в кулаки, а пальцы леденеют. Мысль о том, что из него сделали дурака, невыносима.

Он входит в Масс-Дженерал и идет по коридору, не отвечая на приветствия. Войдя в кабинет, он захлопывает за собой дверь. Одним взмахом руки он сметает груду бумаг со стола на пол. Сверху оказывается история болезни Хьюго Альберта, которого он прооперировал сегодня утром. В карточке пациента также было указано, что сегодня у него золотая свадьба. Когда Николас сказал Эстер Альберт, что ее муж хорошо перенес операцию, она заплакала и принялась благодарить его. Она снова и снова повторяла, что будет молиться за него до конца своих дней.

Николас кладет голову на стол и закрывает глаза. Как бы ему хотелось иметь частную практику, как у отца! Или пусть хотя бы его общение с пациентами было столь же длительным, как у терапевтов. Слишком тяжело вступать в такие близкие отношения на столь короткий промежуток времени, а затем переключаться на другого пациента. Но Николас начинает понимать, что таков его удел в этой жизни.