Анжела подходит ко мне.

— Что произошло после смерти вашего сына?

— У меня возникли осложнения. Когда я встала, чтобы сходить в туалет, у меня закружилась голова, я стала задыхаться. Начались боли в груди. Оказалось, что у меня после родов в легких образовался тромб. Мне стали колоть гепарин, а после анализа крови врачи выяснили, что у меня врожденная патология, нарушена свертываемость крови, говоря простыми словами, у меня склонность к образованию тромбов, а беременность лишь усугубила мое состояние. Но первым моим вопросом был вопрос о том, смогу ли я иметь детей.

— И каков был ответ?

— Что может образоваться очередной тромб. Что это приведет к более серьезным осложнениям. Но в конечном счете, если я опять захочу забеременеть, — я смогу это сделать.

— А Макс хотел еще раз попытаться завести ребенка? — спрашивает Анжела.

— Я думала, что хотел, — признаюсь я. — Мы раньше всегда были с ним единодушны в этом вопросе. Но после посещения гинеколога он сказал, что мы больше не можем быть вместе, потому что больше всего на свете я хочу иметь ребенка, а это не совсем совпадает с его желаниями.

— А чего же хотел он?

Я поднимаю глаза на адвоката.

— Развода, — отвечаю я.

— Значит, вы все еще не можете отойти после смерти сына, вам приходится как-то справляться со всеми осложнениями, а муж сообщает вам о том, что хочет развестись… И как вы отреагировали?

— Точно не помню. Кажется, слегла на целый месяц. Все как в тумане. Я не могла сосредоточиться. Все валилось из рук.

— И как поступил Макс?

— Он переехал жить к своему брату.

— Кто представлял вас на бракоразводном процессе?

Я пожимаю плечами.

— Мы сами. Нам нечего было делить — ни денег, ни имущества, поэтому нам казалось, что не возникнет никаких сложностей. Я на тот момент еще не поправилась и едва помню, как пришла в суд. Я подписала все документы, которые получила почтой.

— Во время бракоразводного процесса вы вспоминали об этих трех эмбрионах, которые хранились в клинике? — спрашивает Анжела.

— Нет.

— Даже несмотря на то, что хотели иметь ребенка?

— Я хотела иметь ребенка, — объясняю я, — с человеком, который меня любит. Я думала, это Макс. Я ошиблась.

— Вы вышли замуж второй раз?

— Да, — отвечаю я. — Сочеталась браком с Ванессой Шоу. — От одного звука ее имени мне становится легче дышать. — Она работает школьным психологом в средней школе Уилмингтона. Мы с ней давно знакомы, она как-то просила меня позаниматься музыкальной терапией с мальчиком-аутистом. Мы случайно столкнулись с ней еще раз, и она попросила меня поработать с еще одним ребенком — склонной к самоубийству старшеклассницей. В конце концов мы стали друзьями.

— Что же произошло такого, что сблизило вас?

— Она спасла мне жизнь, — просто отвечаю я. — У меня открылось кровотечение, именно она обнаружила меня и вызвала «скорую помощь». Мне пришлось делать выскабливание, и в результате этой процедуры я узнала, что у меня эндометриальный рак и нужно удалять матку. Для меня это было тяжелое, очень тяжелое время.

Сейчас я смотрю прямо на Макса. Интересно, все ли из услышанного он знал?

— Я понимала, что после удаления матки никогда не смогу иметь ребенка, — продолжаю я.

— Ваши отношения с Ванессой изменились?

— Да. Она заботилась обо мне после операции. Мы много времени проводили вместе — ходили гулять, за покупками, в химчистку, готовили и так далее, — и я начала осознавать, что, когда Ванессы нет рядом, мне действительно ее не хватает. Что я люблю ее больше, чем просто подругу.

— Зои, у вас до этого были отношения с представительницами вашего пола?

— Нет, — ответила я, тщательно подбирая слова. — Знаю, это может показаться странным, но в людях тебя привлекают какие-то мелкие детали. Доброта. Глаза. Улыбка. То, что они могут тебя рассмешить, когда это так необходимо. Я все это чувствовала по отношению к Ванессе. То, что она оказалась женщиной… что ж, это было неожиданно, но, откровенно говоря, имело значение меньше всего.

— Это сложно понять, учитывая, что вы состояли в браке с мужчиной.

Я киваю.

— Мне кажется, именно поэтому я не сразу осознала, что люблю Ванессу. Я просто этого не понимала. У меня раньше были подруги, но мне никогда не хотелось иметь с ними никаких физических отношений. Но как только наши отношения перешли на этот уровень, стало казаться, что ничего естественнее и быть не может. Велите мне перестать дышать воздухом, а начать дышать водой — вот что означает моя жизнь без нее.

— Сейчас вы называете себя лесбиянкой?

— Я называю себя супругой Ванессы. Но если мне придется носить какой-то ярлык, чтобы быть с Ванессой, — что ж, буду носить.

— Что произошло после того, как вы влюбились? — ведет допрос Анжела.

— Я переехала к ней. В апреле в Фолл-Ривере мы поженились.

— В какой момент вы обе заговорили о семье?

— Во время нашего медового месяца, — отвечаю я. — После удаления матки я знала, что никогда не смогу иметь детей. Но у меня остались три замороженных эмбриона с моим генетическим материалом… и я имею супругу, у которой есть матка и которая смогла бы выносить этих детей.

— А Ванесса захотела вынашивать эмбрионы?

— Это было ее предложение, — отвечаю я.

— И что произошло дальше?

— Я позвонила в клинику и спросила, можно ли подсадить эмбрионы. Мне сказали, что мой супруг должен подписать отказ от них. Но они имели в виду Макса, а не Ванессу. Поэтому я пришла к нему и попросила разрешения воспользоваться этими эмбрионами. Я знала, что он не хочет иметь ребенка, — именно по этой причине он и подал на развод. Я искренне верила, что он поймет.

— А он?

— Обещал подумать.

Анжела складывает руки на груди.

— Во время вашей встречи вам не показалось, что Макс изменился?

Я бросаю взгляд на Макса.

— Раньше Макс был заядлым серфингистом. Из тех неторопливых мужчин, которые не носят часы, не расписывают день по минутам и всегда на полчаса опаздывают. Он подстригался только потому, что я ему об этом напоминала, он постоянно забывал надеть ремень. Чтобы поговорить с Максом об эмбрионах, я пришла к нему на работу. И несмотря на то, что он занимался физическим трудом, возился в саду, на нем был галстук. В субботу.

— Макс связался с вами, чтобы обсудить судьбу эмбрионов?

— Да, — с горечью произношу я. — Мне пришла повестка в суд, куда меня вызывали в качестве ответчицы по делу о праве их использования.

— И что вы почувствовали? — задает вопрос Анжела.

— Я разозлилась. И смутилась. Он не хотел быть отцом, он сам мне об этом сказал. У него даже не было постоянных отношений, насколько мне известно. Ему не нужны эти эмбрионы. Он просто хочет, чтобы мне они не достались.

— Когда вы были замужем за Максом, у него были проблемы с гомосексуализмом?

— Мы это не обсуждали. Но раньше я не замечала, чтобы он был субъективен.

— За время вашего брака, — задает вопрос Анжела, — вы часто встречались с его братом?

— Не очень.

— Как бы вы описали ваши с Рейдом отношения?

— Спорными.

— А с Лидди? — продолжает допрос Анжела.

Я качаю головой.

— Эту женщину я просто не понимаю.

— Вам было известно, что пятую процедуру ЭКО оплатил Рейд?

— Я понятия об этом не имела, пока не услышала его показания. Для нас это было настоящим стрессом, потому что мы не знали, где достать деньги, но однажды Макс пришел и сказал, что все решил, что он нашел кредит под ноль процентов. Я ему поверила. — Я замолкаю, затем поправляю себя: — Я была настолько глупа, что поверила ему.

— Макс когда-либо говорил вам о своем желании отдать эмбрионы брату и невестке?

— Нет, я узнала об этом, когда он подал иск.

— И как вы отреагировали?

— Не могла поверить, что он так со мной поступает, — отвечаю я. — Мне сорок один год. Даже если мои яйцеклетки на что-то пригодны, страховка не покрывает расходы на лечение бесплодия, чтобы еще раз взять у меня яйцеклетки. Это в буквальном смысле мой единственный шанс завести своего биологического ребенка с любимым человеком.