— Да. Именно по этой причине, — с серьезным лицом ответила Зои, — я жертвую свою матку анатомическому театру.

— Убедись, что там будут стоять еще картонные коробки. А в зале будет окно. Тогда экспонат можно будет назвать «Матка с пейзажем».

Она засмеялась, но как-то тоскливо.

— Скорее уж «Пустая матка», — возразила Зои, и пока она не погрузилась в собственные мысли, я потащила ее на улицу в кафе, где варят самое изумительное латте с пенкой, которую поистине можно считать искусством.

Без десяти час.

Интересно, Дара позвонит мне, когда Зои привезут из операционной? Я к тому, что вполне естественно с моей стороны удостовериться, что она легко перенесла операцию. Я убеждаю себя, что отсутствие новостей не означает, что произошло что-то непредвиденное.

Я из тех людей, которые склонны предполагать худшее. Когда мои друзья куда-нибудь летят, я проверяю, что самолет приземлился, чтобы убедиться, что не случилось авиакатастрофы. Когда я покидаю город, то выключаю из розеток все приборы: а вдруг случится скачок напряжения?

Я загружаю на компьютере главную страницу сайта больницы, в которой Зои делают операцию, набираю в поисковике словосочетание «лапароскопическая гистерэктомия» и читаю перечень возможных осложнений.

Когда звонит телефон, я коршуном бросаюсь на трубку.

— Да?

Но звонит не Дара и не Зои. Голос чуть слышен, такой слабый, что едва различимы слова звонящего.

— Звоню, чтобы попрощаться, — шепчет Люси Дюбуа.

Эта девочка, девятиклассница, о которой я говорила Зои несколько недель назад, страдает от затянувшейся депрессии. Она уже не первый раз звонит мне в трудную минуту.

Но впервые ее голос едва слышен. Как будто она под водой и быстро идет ко дну.

— Люси! — кричу я в трубку. — Ты где?

Я слышу, как гудит поезд и вдалеке раздается колокольный звон.

— Передайте всему миру, — бормочет Люси, — что я сказала: «Пошли вы все!»

Я беру лист, где ежедневно отмечается посещаемость: напротив Люси Дюбуа, словно пророчество, стоит «отсутствует».

Удивительное ощущение, когда спасаешь чужую жизнь.

Основываясь на гудках поезда и церковном звоне, который я слышала в трубке, полиция сузила радиус поисков до территории вокруг старого деревянного моста, который упирается одним концом в католическую церковь, где служили (в час дня) обедню. Люси обнаружили лежащей под скамьей, рядом с ней пустой пузырек от тайленола и литровая бутылка из-под энергетического напитка «Гаторейд».

В больнице я встретила ее мать. Сейчас, после того как Люси сделали промывание желудка, девочку перевели в стационарное психиатрическое отделение, чтобы пресечь попытки самоубийства. Ее оставили, чтобы понять, какой вред нанесен ее почкам и печени.

Сандра Дюбуа сидит рядом со мной на стуле в комнате ожидания.

— За ней несколько дней понаблюдают, — говорит она и заставляет себя взглянуть мне в глаза. — Мисс Шоу, не знаю, как вас благодарить.

— Пожалуйста, называйте меня Ванесса, — отвечаю я. — Зато я знаю: позвольте мне помочь вашей дочери.

За прошедший месяц я неоднократно пыталась убедить родителей Люси, что музыкальная терапия — действенная, имеющая под собой научное обоснование методика, с помощью которой можно попытаться пробиться к их все больше и больше уходящей в себя дочери. Пока мне не удалось заручиться их согласием. Сандра с мужем глубоко верующие люди, прихожане церкви Вечной Славы, поэтому к психическим заболеваниям они относятся совершенно не так, как к обычным проблемам со здоровьем. Если бы Люси поставили диагноз «аппендицит», они бы поняли, что дочери необходима операция. Но в их понимании депрессия — это то, что можно вылечить хорошим сном и посещением церкви.

Я думаю, сколько еще попыток самоубийства предпримет девочка, прежде чем их взгляды поменяются.

— Мой муж не верит психиатрам…

— Вы мне это говорите! — Он даже не приехал в больницу, несмотря на недавний звонок Люси, — по всей видимости, где-то в разъездах. — Вашему мужу знать об этом не обязательно. Сохраним все в тайне. Будем знать только вы и я.

Она качает головой.

— Честно говоря, не понимаю, как пение песен может…

— «Тебе, Господи, буду петь», — цитирую я псалом, и мама Люси изумленно смотрит на меня, как будто я наконец заговорила на понятном ей языке. — Послушайте, миссис Дюбуа, я не знаю, что может помочь Люси, но пока все, что мы с вами испробовали, не дает результата. И даже если вся ваша паства будет молиться за спасение девочки, на вашем месте я бы — на всякий случай! — разработала запасной план.

Ноздри женщины трепещут. Я не сомневаюсь, что нарушила неписаное правило, согласно которому личное неотделимо от общего.

— А этот музыкальный терапевт, — наконец произносит Сандра, — раньше работала с подростками?

— Да. — И после секундной паузы я добавляю: — Она моя подруга.

— Но она добрая христианка?

Я осозна´ю, что понятия не имею о религиозных пристрастиях Зои, если таковые вообще есть. Не знаю, приглашала ли она в больницу священника, делала ли пожертвования какой-либо религиозной конфессии. Не зная, что ответить, я молча смотрю, как Сандра Дюбуа встает и идет по коридору к палате Люси.

И тут я вспоминаю о Максе.

— Кажется, ее родственники посещают вашу церковь! — кричу я вслед.

Мама Люси колеблется. Потом, прежде чем повернуть за угол, оглядывается и кивает.

Когда я первый раз пришла навестить Зои, она лежала без сознания. Мы с Дарой сыграли в картишки, и она стала расспрашивать меня о моем детстве, потом предложила погадать на чайной гуще.

Во второй мой визит я принесла цветок — своеобразную ромашку, которую сделала из трех десятков медиаторов. Сразу скажу, я не большая умелица; откровенно признаться, меня тошнит, когда я остаюсь один на один с пистолетом для склеивания или вязальным крючком.

В третий визит Зои уже ждет меня у входной двери своей квартиры.

— Увези меня отсюда, — молит она. — Пожалуйста!

Я смотрю через ее плечо в направлении кухни, откуда слышно, как Дара гремит кастрюлями и сковородками — готовит ужин.

— Ванесса, я не шучу. Нормальному человеку не выдержать такого количества разговоров о благотворном влиянии медных браслетов на теле.

— Она меня убьет, — шепчу я.

— Нет, — возражает Зои. — Убьет она меня.

— Тебе, наверное, нельзя вставать…

— Врач не запрещает немного прогуляться. Свежий воздух, — продолжает она. — У тебя же кабриолет…

— Сейчас зима, — напоминаю я.

Тем не менее я знаю, что сделаю так, как она просит; возможно, Зои удастся меня убедить в том, что отпуск в Антарктике посреди зимы — предел мечтаний. Черт, я могла бы даже заказать билет, если бы она полетела со мной!

Она ведет меня к заснеженному полю для гольфа — любимое место здешних ребятишек, которые тянут на горку надутые автомобильные камеры, а потом хватают друг друга за ноги и за руки и съезжают вниз, сцепившись, словно атомы гигантской молекулы. Зои опускает окно, чтобы можно было расслышать их голоса:

— Чувак, это было круто!.. Ты чуть в дерево не врезался!.. Ты видел, сколько воздуха вышло, когда я прыгнул? В следующий раз я поеду первым!

— Помнишь, — спрашиваю я, — те времена, когда самым страшным днем в твоей жизни был день, когда на обед в столовой давали мясной рулет?

— А каково было проснуться и увидеть, что выпал снег?

— Если честно, — признаюсь я, — меня до сих пор не перестает это удивлять.

Зои наблюдает за бегущими друг за другом детьми.

— Когда я лежала в больнице, мне приснилась маленькая девочка. Мы катались на санках, и я держала ее перед собой. Она впервые села на санки. Сон был таким реальным. Я хочу сказать, что у меня слезились глаза из-за ветра, мороз кусал за щеки, а эта малышка… Я чувствовала запах шампуня от ее волос, как стучит ее сердечко…