- Вы видели?

Я не понял, что она имела в виду, но на всякий случай кивнул.

Правильно оценив мой кивок, леди Даржина фыркнула:

- Видели, но не поняли! Я хотела показать, что совсем чуть-чуть не достаю руками до пола! Рутис вправил мне спину, и теперь она гнется и почти не болит!

- Он может еще и не то… - улыбнулся я. - Искренне рад, что вам полегчало…

Нейзер посерьезнела, по-птичьи склонила голову и криво усмехнулась:

- Мда… Никак не привыкну к тому, что вы говорите именно то, что думаете… И… знаете, юноша, кажется, я поняла, почему Илзе сбежала из Свейрена…

Я пожал плечами. И попытался вернуть разговор в прежнее русло:

- Будь я на ее месте, сделал бы то же самое… Кстати, леди Даржина, как далеко вы продвинулись в описании способа обучения Видящих?

- Мы только начали… - ревниво посмотрев на Брюзгу, буркнула старуха. - И если вы действительно хотите ознакомиться с результатами нашего труда, то нам лучше не мешать…

Словосочетание 'нашего труда' меня убило. Наповал. Поэтому я молча склонил голову, сделал шаг назад и вышел в коридор…

…Не успел я усесться на пуфик, стоящий в нише напротив комнаты для омовений, как из дверей выплыла Айлинка. Именно выплыла и никак иначе: сестра двигалась так, как будто была одета не в камзол и шоссы, а в платье с кринолином!

Степенно подойдя ко мне, она улыбнулась и вместо удара в грудь… поцеловала меня в щеку:

- Спасибо, братик! Я тебя люблю…

Прежде, чем я сообразил, что сказать ей в ответ, она хихикнула, сорвалась с места и чуть было куда-то не унеслась. В общем, если бы я не был готов к любым неожиданностям, то не успел бы поймать ее за камзол:

- Постой! А где Илзе?

- Общается с мамой…

- Это надолго?

Сестра ехидно усмехнулась, хотела что-то съязвить, но почему-то передумала:

- Думаю, да… И… мне кажется, что это как-то связано с вашей свадьбой. По крайней мере, мама сказала, что слушать то, о чем они будут говорить, мне пока рановато…

- Ясно… - ответил я. И задумчиво проводил взглядом унесшуюся по своим делам сестричку…

Глава 25. Касым-шири.

Марух, сын Нардара оказался хитер, как Дэзири-шо, умен и многолик, как его хозяин Байиз-тэ - каждое утро, вслушиваясь в его планы на день и вечер, Касым искренне радовался тому, что этот человек воюет за ерзидов, а не против них. Ибо противостоять ударам, которые наносил этот воин, не смог бы даже Великий Атгиз. Остальные воины считали также. Поэтому беспрекословно выполняли любые, даже самые дикие требования этого лайши. Одеться в грязное рубище, подвязать голень к бедру и с утра до вечера сидеть просить милостыню у городских ворот? - Пожалуйста! С полудня и до заката таскать воду во двор какого-то надменного северянина? - С радостью! Уподобиться презренным алхызам и с захода солнца и до рассвета копать яму в каком-то грязном сарае? - С удовольствием! И пускай смысла некоторых его поступков не понимал даже Касым, он, как и остальные, был уверен, что каждый шаг, который они делают по приказу побратима эрдэгэ Алван-берза, ведет к Великой Победе.

Почему? Да потому, что на их глазах окруженное высоченными каменными стенами и считающееся неприступным Сайка-ойтэ превращалось в истрепанную ветрами юрту, в которой сгнил и войлок, и каркас.

Нет, сын Нардара не обрушил городские стены и не засыпал ров землей. Зато он узнал у покойного Носа, где начинаются и под какими домами проходят потайные лазы, ведущие за пределы города. А потом с помощью воинов Касыма смог до них докопаться. Теперь, при желании, в Сайка-ойтэ можно было провести термен. Или два. И ударить в спину его защитникам.

Кроме того, Марух лишил горожан возможности быстро связываться с Хош-ларом - пшено, которое шири собственноручно подсыпал в птичьи кормушки на одной из самых крупных голубятен, оказалось отравлено. Чем - было непонятно. Но во Тьму отправились голуби не только на ней, но и на всех остальных голубятнях.

А еще побратим эрдэгэ лишил горожан их главного оружия - огромных стрелометов, установленных на городских стенах, казармах и некоторых каменных юртах. Правда, жители Сайка-ойтэ об этом даже не подозревали. Ибо пока они были целы и невредимы… Пока…

Как лишил? Да очень просто: половину ночи пил с четырьмя пожилыми лайши в какой-то грязной таверне. А когда они потеряли человеческий вид, взял и снял им комнату для ночлега.

Кисточка, скрученная из конского волоса, глиняная баночка с краской и немножечко ума - и на следующее утро все четверо оказались на Южном тракте. В алых рубищах, с шипастыми ошейниками на шеях и кровоточащими клеймами на лицах. Что за болезнь 'нашли' у этих несчастных примчавшиеся в таверну солдаты, Касым не знал. Да и не хотел знать - главное, что чинить стрелометы стало некому…

…Не менее хитроумно сын Нардара разбирался с теми дворянами, которые могли возглавить оборону Сайка-ойтэ. Например, в лене барона Дварда, почему-то предпочитающего жить в городе, вдруг завелся поджигатель. Что ни день, вернее, ночь - как в одном из сел лена загоралась либо мельница, либо кожевенная мастерская, либо лесопилка. Да, урон был невелик - обычно крестьяне успевали потушить пожар еще до того, как пламя уничтожало здание, - но, получив пятое или шестое известие о бесчинствах поджигателя, дворянин бросил все дела и отправился в имение. Искать неуловимого обидчика…

У графа Манара Эйсса, некогда являвшегося сотником в армии Урбана-берза, занедужили кони. Да так, что у несчастного конюха, знавшего о безумной любви хозяина к своим рысакам, от страха перед грядущим наказанием помутилось в голове. И он повесился на помочах от собственных штанов…

Граф Найтир Клайд, очень неплохой рубака, впрочем, прославившийся на все Сайка-ойтэ не этим, а своей любвеобильностью, невесть как умудрился выпасть из окна очередной возлюбленной. И сломал себе спину…

…А вот десятников и сотников Марух трогать запретил - по его мнению, слишком большое количество 'несчастных случаев' могло насторожить сотрудников Тайной службы берза с забавным прозвищем Красивый. Однако для двоих ветеранов, которых он счел очень опасными, все-таки сделал исключение…

…С чего десятнику Яцеку Рогачу вздумалось среди ночи вламываться в дом к побратиму и насиловать его дочь, он объяснить не смог. Помнил, что пил. С полудня и до позднего вечера. Помнил, как захотел женского тепла. И отрывками - путь к Мамке Улине на улицу Сломанной Сосны. Потом - не помнил. Ничего. До того самого момента, когда в его шею вцепились стальные пальцы десятника Котта Седой Пряди.

'Ножом не бил - отмахнулся. Ибо не ожидал, что меня попытаются задушить. А что попал в глаз - так не понял, кто. И бил, как врага…'

…Суд над десятником Касым видел сам. На Лобной площади - покрытой камнем поляне в центре Сайка-ойтэ, на которой лайши наказывали провинившихся. Воин, убивший своего побратима, стоял в середине деревянного помоста со скованными за спиной руками и хмуро смотрел на свои босые ноги. Или куда-то там еще. И отвечал на вопросы угрюмого мужчины во всем черном, которого Марух назвал судьей.

С того места, где стоял шири, разобрать то, что говорит Рогач, было невозможно. Однако в этом не было необходимости: стоящий рядом с осужденным глашатай повторял собравшемуся на площади народу и вопросы и ответы.

Яцек не запирался - пил, вломился, убил. Поэтому судья вынес приговор сразу. И почти без раздумий.

Услышав 'приговаривается к четвертованию', Касым вдруг понял, что сочувствует! Сочувствует человеку, которого обрек на такую ужасную смерть. Почему? Да потому, что перед лицом Хелмасты десятник вел себя, как настоящий багатур - спокойно подошел к деревянному кресту для четвертования, без посторонней помощи улегся на нужное место, а когда его расковали - положил руки туда, куда следовало…

Зато от вида толпы, наслаждающейся казнью, Касыма довольно быстро начало трясти от омерзения: зрители встречали оглушительными криками каждый стон четвертуемого, упивались его болью и даже требовали у палача не торопиться! В отличие от Рогача, эти лайши боялись убивать. Поэтому, как шакалы, упивались видом чужой смерти. Издалека…