Она подняла голову от подушки и очень нежно поцеловала его.

— Ты не сделал мне больно. Ты никогда не смог бы сделать мне больно, — прошептала она. — Разве ты не понимаешь, что я это знаю?

Он все еще был слишком потрясен, слишком расстроен своим падением в темные и дикие глубины, чтобы его можно было успокоить.

— Я хотел … Боже мой, я хотел всего. Я не подумал, что могу сделать тебе больно, я думал только о том, чтобы взять тебя. Чтобы быть уверенным, что ты принадлежишь мне.

Рейвен не думала, она просто откликнулась на мучительную тоску, прозвучавшую в его голосе. Нежно, чуть охрипшим голосом она сказала:

— Во мне было что-то холодное, что-то темное и одинокое. А сейчас его больше нет, Джош. Там была рана, такая глубокая, что в нее никогда не проникал свет, и ее невозможно было залечить. Но ты сделал это.

Он посмотрел на нее, вглядываясь в глубину этих бездонных жарких глаз, и увидел истину. Что бы ни случилось с ними, потребность в нем Рейвен была столь же острой, что и его в ней, и уверенность, которой так не хватало обоим, теперь укрепилась внутри них надежным теплом.

— Я тебя люблю, — сказал он едва слышно. — Я так сильно тебя люблю.

Она пообещала встретиться с Леоном Треверсом во время ланча, и Джош, одевшись, наблюдал, как она сидела за туалетным столиком и укладывала волосы, умело закрепляя узел на макушке несколькими шпильками. На ней было шелковое платье, темно-фиолетовое и переливающееся. И ее глаза, даже умело накрашенные и подведенные, больше не были холодными и загадочными.

Изменения, произошедшие в ней, уже никогда не удастся спрятать за ролью, которую ей придется играть. Ее глаза были необъяснимо шире, ярче, тревожно живее. В них больше не было смутных теней, никаких признаков холодного безразличия.

Джош поднялся на ноги, подошел и встал позади нее.

— Если ты когда-нибудь позволишь кому-нибудь кроме меня смотреть, как ты одеваешься и красишься, — сказал он небрежно, — я тебя задушу.

Глаза, встретившиеся с его взглядом в зеркале, заискрились смехом.

— Что, правда?

— Да. — Его руки поднялись и легли на ее плечи, мягко дотрагиваясь до любимого тела и нежных позвонков, до ее неотразимой теплоты. — Я никогда раньше об этом не думал, но есть нечто совершенно интимное в том, когда смотришь, как женщина готовится к выходу. — Его руки прошлись по шелку и нежно обхватили шею. — Это пробуждает в мужчине собственнические чувства.

Рейвен вглядывалась в отражение его лица, видя, как с него уходит напряжение, не оставлявшее его так много дней. Сейчас он был необъяснимо спокоен, причем она чувствовала это, а не только видела. Она потянулась, пытаясь поймать его руки, откинув голову назад, прижимаясь к нему, забывая о своей прическе.

— Я и не возражаю, — прошептала она.

— Ладно, потому что мне кажется, я не смогу спокойно к этому относиться, — сказал он и наклонился, чтобы еще раз поцеловать ее. После этого он отодвинулся, и блеск его глаз предостерег ее: стоит ей замешкаться, и она наверняка опоздает на встречу.

Очень сильно опоздает.

Оторвав взгляд от этого молчаливого и горячего обещания, Рейвен в последний раз оценивающе посмотрела на себя в зеркало и слегка нахмурилась. Она потянулась было за коробочкой с тенями, но его замечание остановило ее.

— Это не поможет.

Она повернулась на своем низком стульчике, удивленно глядя на него снизу вверх:

— Почему не поможет?

В тщетной попытке удержаться и не трогать ее Джош легонько прошелся костяшками пальцев у нее под подбородком, лаская шелковистую кожу.

— Потому что ты изменилась, — сказал он тихо, наблюдая за ее реакцией. — Твои глаза ожили, по-настоящему ожили. Тебе уже не удастся скрывать их под гримом.

Долгое мгновение она вглядывалась в него, и вдруг улыбнулась.

— Ты погубил нашу с Хагеном работу, — сказала она с видимым удовольствием. И засмеялась. — Кажется, мне просто придется все время скромно опускать ресницы или ходить в ресторан в темных очках.

Джош взял ее руки в свои и потянул, помогая подняться.

— Треверс заметит, — сказал он с беспокойством, осознавая значение происшедшего. — Он увидит, что ты изменилась. Что что-то произошло.

— Я придумаю какое-нибудь объяснение. Не волнуйся. — Она поцеловала его в подбородок. — А сейчас мне надо достать браслет, так что теперь помолчи. — Она рассказала ему раньше о микрофоне у нее в браслете, чтобы он меньше сомневался в эффективности мер предосторожности, предпринятых Хагеном.

Джош не стал сразу же отпускать ее, а взял ее за подбородок, подняв ее лицо, и поцеловал глубоко и основательно с новым собственническим чувством, которое обрели они оба.

Рейвен таяла в его объятиях, набираясь от него силы, торжествуя от чувства, что принадлежит ему. Это было особое чувство принадлежности, решила она для себя, что-то глубокое и надежное, без всякого намека на власть или эгоизм. Они принадлежали друг другу, и их личности стали богаче, чем были до этого.

— Я тебя люблю, — прошептал он.

Она улыбнулась, ее пальцы удивленно дотронулись до его губ:

— Я тебя люблю.

Она неохотно достала свой браслет и попыталась собраться, входя в свое теперь ускользающее другое «я».

И они ушли. Она зашла в лифт, чтобы спуститься вниз, ее надменно-холодное выражение и темные очки помогли спрятать теплое сияние ее глаз, а он тихо исчез, спустившись по задней лестнице, никем не увиденный и не услышанный.

Рафферти поднял голову от письменного стола, когда Джош вошел в номер, и замер, острым взглядом оценивая происшедшую перемену. «Понятно, — подумал он. — Все понятно».-

— Ребята, вы пообедали? — отрывисто спросил Джош, бросив ключи от машины на столик возле двери и, войдя в комнату, плюхнулся в уютное кресло.

— Нет. — Зак, отложив распечатку, тоже внимательно изучал происшедшие изменения.

Улыбаясь и совершенно не сознавая этого, Джош положил ноги на журнальный столик.

— Обслуживание номеров здесь неплохое, — заметил он лениво.

После секундной паузы Зак посмотрел на Рафферти.

— Он привозит сюда лучшего шеф-повара Европы, а потом говорит, что еда здесь неплохая. Ты, может, напомнишь ему, что он в своей собственной гостинице, или предпочитаешь, чтобы это сделал я?

Рафферти засмеялся, но потом закашлялся, когда столкнулся со взглядом удивленных синих глаз.

— Это твоя гостиница, Джош, — отважился сказать он.

— Это я знаю. — Джош смотрел то на одного, то на другого, пока, наконец, не пришел к выводу, что внешне изменилась не только Рейвен. Как ни странно, он не был ни в малейшей степени смущен и не почувствовал ни малейшей неловкости. — Если у меня выросла вторая голова, — вежливо произнес он, хотелось бы, чтобы кто-нибудь сказал мне об этом. Мне придется докупить шляп.

— Ты не носишь шляп, — пробормотал Зак.

Джош посмотрел на него.

Рафферти поспешно откашлялся:

— Да, стоит заказать еду в номер. Где меню?

— Я принесу. — Зак поднялся с кушетки со сверхъестественной грацией, удивительной для столь крупного мужчины, и подошел к бару, на котором лежало меню.

— Где Лукас? — рассеянно спросил Джош.

Зак повернулся от бара и за спиной Джоша быстро взглянул на Рафферти, потом слегка покачал головой.

После незначительной паузы адвокат небрежно ответил:

— У него было несколько поручений. Но может быть, он вернется раньше, чем принесут еду.

— Тогда мы закажем и на него тоже, — сказал Джош и взял меню у Зака.

Рафферти медленно заговорил:

— Джош, ведь это может быть сегодня, правда?

Часть напряжения вернулась на лицо Джоша, но все-таки он был напряжен гораздо меньше, чем они привыкли видеть.

— Может быть. Но Рейвен говорит, если Треверс будет действовать своим обычным методом, все произойдет ночью. Вероятнее всего, завтра ночью.

— Она будет знать, куда ее везут? — спросил Зак.