— Я не хочу, чтобы когда-нибудь кто-нибудь причинил тебе боль, — хрипло и с трудом сказал он.

Она потерлась щекой о его подбородок и тихо произнесла:

— Этому, Джош, ты помешать не можешь. Ни бывает жизни без боли, тебе это известно не хуже, чем мне.

Он обнял ее еще крепче и поцеловал в плечо, глядя сверху на ее полную высокую грудь. Ее сияющие черные волосы покрыли один из холмиков шелковым занавесом, который он отодвинул кончиками пальцев в поисках атласной кожи. Его руки сжали теплую плоть, дразня ее умелыми движениями больших пальцев. Он одновременно увидел и услышал ее вздох, поскольку не отрывал взгляда от ее сосков, напрягшихся и устремившихся вперед в слепом вожделении.

Ее мгновенная реакция заставила его собственную непреходящую страсть пылать все жарче, но на этот раз его разум отказывался отвлечься от тревоги и беспокойства. От страха. Она была так неуловима… и она не принадлежала ему. Никогда не принадлежала ему. Что-то темное шевельнулось в нем где-то в глубине. Он не сводил с нее глаз, его пальцы продолжали свое нежное движение, и он услышал собственный голос как будто издалека:

— Ты все время такая настороженная … а внутри у тебя боль. Я ее чувствую. Иногда я вижу ее в твоих глазах. — Его губы потрогали ее плечо, теплое углубление под горлом. — У меня просто душа разрывается, когда я вижу, как тебе больно.

Рейвен попыталась справиться с реакцией своего тела на него, смутно осознавая, что он говорил ей нечто важное, жизненно важное, что она должна постараться услышать больше, чем просто его слова, больше, чем то, что мог сказать ей его хриплый голос. Но ее тело было во власти желания, а мозг отуманен соблазном. Внутри она ощущала жаркое, острое, тянущее покалывание, исходящее из нарастающей пустоты, которую лишь он мог заполнить.

— Ты прячешься от меня, — пробормотал он хрипло, одна из его ладоней соскользнула на ее плоский трепещущий живот. — Всегда, но только не сейчас. Только не тогда, когда хочешь меня. Тогда ты отпускаешь себя на волю.

— Джош …

Он вздрогнул:

— Даже голос у тебя меняется … он становится теплым, нежным и жаждущим. А твои невероятные глаза теряют этот настороженный блеск и становятся такими темными, такими глубокими. — Он резко потянул ее назад на кровать, поднимаясь рядом, чтобы уткнуться носом в ложбинку между ее грудей. — И тогда ты прикасаешься ко мне, — прошептал он, почувствовав, как она начала ласкать его плечи. — Только тогда. Ты никогда не касаешься меня, пока не почувствуешь желание. Ты не отодвигаешься, когда я тебя трогаю, но ко мне ты не прикасаешься. Только когда ты меня хочешь. Только после того, как мы любили друг друга, и твоя защитная система еще не включена.

То, как его утренняя щетина терлась о ее грудь, сводило с ума, и Рейвен не могла думать ни о чем, кроме его прикосновений, от которых она горела. Сколько бы раз они ни любили друг друга, ее снова и снова охватывало то же бесконечное вожделение, распалявшее ее страсть к нему.

Он прижал одну ее ногу, и она подтянула другую, чтобы переплести с его ногами, длинными и сильными. Она терлась об него всем телом. У нее перехватывало дыхание, и она чувствовала, как внутри нее все сильнее пылает пламя. Она нетерпеливо дернулась, пытаясь притянуть его ближе, и огорчилась, почувствовав его сопротивление.

Он жарким дыханием распалял ее жаждущий сосок, щекоча его языком, сводя ее с ума.

— Я могу заставить тебя забыть обо всем на свете, кроме меня и того, что мы делаем друг для друга, — прошептал он. — Я всегда смогу сделать это. Правда, Рейвен?

— Джош. — Она ахнула, пытаясь заставить его опустить голову в отчаянной жажде почувствовать его губы на своей болезненно пульсирующей плоти.

— Правда? — Его голос стал жестче. — Скажи мне!

В изумлении она всматривалась в это худое, жесткое, почти жестокое лицо. Его прекрасные черты были искажены чем-то древним и неотступным. Его глаза сверкали решимостью, и уголок рта подергивался, как отдельное мучающееся живое существо.

Рейвен была уверена, что видела самые разные грани его личности. Ей был знаком его юмор, его заботливость, его сила и властность; она чувствовала его нежность и страсть, и вожделение на грани безумия. Она испытала его гнев. Но таким она не видела его никогда.

Но она поняла, что это.

— Скажи мне, Рейвен. — Его язык дразнил ее, рука скользнула по животу, а колено раздвигало ее ноги сильным движением, которому невозможно было сопротивляться. Лицо его было жестким, решительным, с почти невидящим взглядом.

Хотя ее тело мгновенно реагировало на его чувственные прикосновения, Рейвен судорожно цеплялась за остатки реальности и разума. Все ее инстинкты говорили ей о том, что если она не поймет, что он делает, и что толкает его на это, то это может разрушить их обоих.

Ей стало ясно, что он стал чем-то иным, его сорвало с якоря и несло по воле примитивной стихии чисто мужских желаний. И это ее рук дело. Уклончивая и загадочная, поскольку от этого часто зависела ее жизнь, она невольно довела его до этого чувства отчаяния и загнанности.

Ему были знакомы легкие романтичные и сексуальные победы, он уверенно управлял ситуацией и не сомневался в себе. Его до смерти пугала мысль о том, что он может влюбиться и утратить контроль над собственной жизнью, и он уклонялся от того, что для него было равносильно одержимости.

Она мгновенно вспомнила его досье, все казавшиеся разрозненными факты, которые, как ей было теперь ясно, были неразделимо связаны друг с другом. Его блестящая коммерческая стратегия, внешне сложные тактические приемы при неизменном сохранении полного контроля. Служба безопасности вокруг него, тщательно организованная так, чтобы обеспечить максимальный контроль в любой обозримой ситуации. Долгая череда необязательных спутниц-блондинок, ни с одной из которых он не встречался чаще, чем пару раз, и не сближался так, чтобы подвергнуть свой самоконтроль хоть малейшей опасности.

В детстве многое случалось помимо его воли, сначала отняв у него отца, потом мать, одарив его почти невообразимым богатством и властью, отделив от других мальчишек, других людей. И с тех самых пор он всеми силами добивался контроля, защищаясь от новой боли, планируя и размечая свою жизнь с уверенной осторожностью.

И вдруг в одно мгновение он потерял этот тщательно охраняемый, такой необходимый контроль. Несмотря ни на что и, может быть, против своей природы он влюбился, и его тщательно намеченная тропа резко и пугающе свернула в сторону. Если бы у них был обычный роман, Джош бы справился с этим, может быть, не сразу, но, по крайней мере, без этой ужасной борьбы. Но ничего нормального ждать не приходилось.

Над их настоящим кружила темная тень опасности, и у каждого было прошлое, полное мучительных и грозных воспоминаний. Даже то время, что они были вместе, им не принадлежало — краденные, тайные, поспешные минуты. Отчаянные. В любой момент их могли оторвать друг от друга, может быть, навсегда, а почва под их ногами была предательски зыбкой.

И Джош, так резко потерявший контроль, отчаянно старался овладеть ситуацией. Вернуть себе хоть какой-то рычаг. Он как-то справился с сокрушительной вероятностью того, что любимая женщина — дурной человек, и в этой битве не утратил ни капли доверия. Он перенес реальность ее двойной жизни и никогда не просил ее уйти от выполнения того, что она считала своим долгом. Его не сломили грозящие ей опасности, он был потрясен ими, но не дрогнул, а продолжал постоянную и явную борьбу с мужским инстинктом охранить и защитить.

Он любил ее без колебаний и сомнений, отдавая себя свободно и не прося у нее ничего, кроме того, что она готова была отдать столь же свободно.

А Рейвен из какого-то легкомыслия оставалась скрытной. Не зная о рвущих ему душу противоречиях, она не осознавала, как ранит его своей самозащитой. Настороженная и подозрительная, она боялась рисковать своим самым сокровенным — потаенной жизненной энергией, которую она всеми силами пыталась сохранить, несмотря на все шрамы, потому что это было почти единственным, что было для нее реальным в этой жизни.