Глубокой верой в собственные силы Аденауэр напоминал де Голля и расходился в этом с Черчиллем, который в значительной степени опирался на речеписцев и советников, активно использовал их способности и умение.
…Предстоял первый визит в Соединенные Штаты. Американским президентом стал Дуайт Эйзенхауэр, которого Аденауэр считал знатоком европейских дел и проблем безопасности. В преддверии визита в феврале 1953 года Бонн посетил государственный секретарь Джон Фостер Даллес. В первой же беседе Аденауэра с Даллесом выяснилось, что у них общие взгляды по всем кардинальным вопросам. Государственный секретарь подчеркнул, что Соединенные Штаты потеряют интерес к Европе, если она откажется от интеграции и будет существовать только лишь в национальных рамках. Высказался за ЕОС: с Советским Союзом можно разговаривать только с позиции силы. Россия наращивает войска на западных рубежах и укрепляет позиции в странах-сателлитах. Запад не должен ослаблять усилий в деле вооружений. Воссоединение Германии может обеспечить только сильный союз западных стран.
Возникла взаимная симпатия. С течением времени она крепла. Аденауэр часто обращался по многим вопросам к Даллесу непосредственно и всегда находил понимание и поддержку.
Корабль «Соединенные Штаты», на котором Аденауэр и его команда отправились в Нью-Йорк, Атлантический океан встретил апрельскими штормами. Большинство сопровождавших лежали в каютах, мучаясь морской болезнью. Канцлер как ни в чем не бывало гулял по палубе в прекрасном настроении, беседовал с капитаном, осматривал корабль или сидел, закутавшись в плед, на открытом воздухе в шезлонге и читал очередной детективный роман.
Однажды, проходя мимо каюты Хальштейна с раскрытой дверью, Аденауэр увидел, что хозяин куда-то отлучился. Зашел и унес папку с секретными документами. Потом два дня наблюдал озабоченность и растерянность Хальштейна. Папку вернул, сказав, что она ему понадобилась для уточнения позиции по германскому вопросу. Хальштейн облегченно вздохнул, так и не поняв, что канцлер подшутил над ним.
В гавани Нью-Йорка стоявшие там суда встретили «Соединенные Штаты» оглушительным концертом сирен. Пожарные корабли устроили красочное зрелище из фонтанов. Аденауэру сказали, что подобные встречи устраивают редким гостям.
Первая пресс-конференция состоялась на корабле. На подходе к гавани к нему подошел баркас с журналистами. Но близился причал. Аденауэр успел лишь сказать, что испытывает огромную благодарность к американскому народу и его правительству, которые протянули руку помощи побежденной стране.
Над входом в отель «Уолдорф-Астория», где разместился Аденауэр, впервые после войны подняли немецкий флаг. Команда канцлера пребывала в предпереговорной суете. А Аденауэр вместе с дочерью Лоттой ездил по городу, отобедал с Дэнни Хайнеманном — тем евреем, который помог ему при нацистах, и отправился в Метрополитен-музей, где неторопливо, основательно полюбовался картинами Рембрандта, Ван Эйка, Дюрера, Кранаха. Вечером был в гостях у Макклоя, теперь уже президента банка «Чейз Манхэттен».
На следующий день самолет Эйзенхауэра «Коломбина» доставил Аденауэра в Вашингтон. Он впервые летел в машине, салоны которой приспособлены для работы и совещаний. Канцлер поразился, увидев на аэродроме встречавших: вице-президент Никсон, Даллес, министр финансов Хэмпфри, министр обороны Вильсон и множество деятелей более низкого ранга. Эйзенхауэр распорядился оказать немецкому канцлеру достойный прием.
Встречи и беседы проходили непринужденно, без протокольной чопорности, как это бывало во Франции, Италии, Англии. Простота американцев удивляла. Они могли самые ответственные переговоры вести, скинув пиджаки, с шутками и свободной жестикуляцией, и это не мешало серьезности работы. На одном из приемов видный американец похлопал канцлера по плечу и назвал его «добрый старина Конни». Аденауэр не изменил выражения лица, а после приема заметил:
— Американцы иногда ведут себя, как дети.
Беседа в Белом доме с Эйзенхауэром и Даллесом началась с того, что американский президент попросил канцлера чувствовать себя в Соединенных Штатах среди друзей. Говорили не только о крупных политических проблемах, но и о конкретных вопросах, которые тут же и решали. Американцы обещали увеличить помощь жителям Западного Берлина и беженцам из ГДР, возвратить немецкую собственность, взятую после войны, урегулировать вопрос о конфискованных немецких патентах, вернуть 350 немецких кораблей, полученных в качестве репараций. Достигли договоренности о нормализации торговых отношений и о расширении культурного обмена между общественными организациями. Соединенные Штаты обязались поставить снаряжение для новой западногерманской армии и передать военные заказы немецкой промышленности. По просьбе канцлера американцы решили пересмотреть приговоры немцам, осужденным как военные преступники. Аденауэр объявил, что немецкая сторона передает американским войскам в Корее госпиталь с врачами и обслуживающим персоналом.
Ни канцлер, ни его команда такого успеха не ожидали. Готовились к затяжным дискуссиям на различных уровнях, а все решилось на встрече в верхах. Аденауэр особенно порадовался тому, что Эйзенхауэр, как и Черчилль, заверил: Соединенные Штаты не пойдут ни на какие соглашения с СССР в ущерб немцам, нового Потсдама не будет.
Аденауэр подарил американскому президенту картину неизвестного художника XVI столетия «Поклонение короля трем святым» и в ответ получил несколько тетрадей по английскому языку немца Карла Шурца, который после революции 1848 года эмигрировал в Америку и стал здесь министром внутренних дел.
Особенно волнующей оказалась церемония возложения венка к могиле Неизвестного солдата на Арлингтонском кладбище. Выстроился почетный караул всех родов войск, прогремел салют из двадцати одного залпа. За Аденауэром шли трое военных — средний с германским флагом. После возложения венка оркестр заиграл немецкий гимн. Канцлер увидел слезы на глазах одного из членов своей команды. Он и сам был в глубоком волнении: побежденные, они возвращались в семью свободных народов.
В приподнятом настроении отправился Аденауэр на пресс-конференцию в Национальный пресс-клуб. Множество собравшихся журналистов встретили его аплодисментами. Он понимал, что успех у прессы станет успехом всего визита. Канцлер начал выступление словами:
— Мы хотим свободы. Мы ненавидим коммунизм. Мы стремимся связать будущее немецкого народа с демократиями Запада.
Многочисленность аудитории, ее заинтересованность, аплодисменты привели Аденауэра в хорошую форму. Выступал четко, без тени волнения. Резкие, подчас провоцировавшие вопросы вызывали точные и остроумные ответы. Более часа длилась дискуссия. Канцлера проводили овацией. Газеты, поначалу весьма сдержанно освещавшие визит, стали писать об Аденауэре тепло, дружелюбно, а порой даже восторженно.
Команда канцлера волновалась: выдержит ли он нагрузки? Аденауэр чувствовал себя превосходно. Отвечая на вопросы, уверенно называл даты, приводил факты. Ни разу не сбился, не проявил неуверенности. На приемах Аденауэр часами выстаивал с бодрым видом, пожимая бесчисленное количество рук, постоянно улыбался, находил для каждого из гостей приветливые слова. Волноваться за него перестали. После многочисленных мероприятий и пресс-конференций канцлер на следующий день вставал бодрым и подтянутым, готовым к новым нагрузкам.
На приеме в немецком посольстве один американский сенатор никак не хотел отведать рейнского вина, предлагаемого Аденауэром. Лучшим напитком в мире он считал виски «Бурбон». Наконец согласился, но с условием, что канцлер закурит его сигарету. Некурящий Аденауэр закурил. Сенатор выпил бокал вина. Газеты обошла единственная в своем роде фотография Аденауэра с сигаретой во рту.
В Джорджтаунском университете Аденауэр получил диплом почетного доктора права и выступил с речью.
Предстоял полет в Сан-Франциско. Канцлер с дочерью и сопровождающие сели в обычный рейсовый самолет. В районе Денвера попали в снежную бурю. Самолет проваливался в воздушные ямы, его бросало из стороны в сторону. Пилот решил сделать промежуточную посадку. Дважды он заходил на полосу и вновь набирал высоту, ибо плохо видел место приземления. На третий раз посадка удалась. Аденауэр спокойно сидел на своем месте и листал текст доклада, который ему предстояло сделать на следующий день.