Но что мог ответить Мао? Только то, что на нем действительно лежала вина. И он это сделал. «За все ошибки, допущенные непосредственно Центральным комитетом, — сказал он с вызовом, — ответственность несу я, за косвенные ошибки Центрального комитета частично также отвечаю я, ибо я — председатель Центрального комитета… В первую голову ответственность должен нести я».
На этом, правда, его самокритика и закончилась, хотя он и признал еще, что экономика для него остается «непознанным царством необходимости». Но это и так почти все знали. Основной же огонь он направил против других руководящих работников, которые, по его словам, «совершают ошибку — и молчат, боятся, что о ней заговорят другие». Таких людей он предупредил: «Чем больше боишься, тем больше чертей мерещится… Все те, кто избегает ответственности, боится ответственности, кто не позволяет людям высказываться, все, кто боится гладить тигра, все, кто придерживается такой позиции, наверняка потерпят провал». После этого он нашел в себе силы даже пошутить. «Вы что, действительно боитесь погладить тигра? — спросил он собравшихся, добавив: — В своем выступлении я критиковал некоторые явления, критиковал товарищей, но не назвал имен и фамилий, не указал на Чжана Третьего и Ли Четвертого. Вы сами прикиньте, что к чему»50.
Все рассмеялись, однако многим, конечно, было не до смеха. После выступления Председателя один за другим с самокритикой выступили члены партийного руководства, но лишь немногие горячо поддержали речь Мао. Среди последних особенно выделялся Линь Бяо, заявивший, что он «глубоко прочувствовал, что в то время, когда наша работа выполнялась хорошо, — это был период успешного проведения в жизнь идей председателя Мао, период, когда идеи председателя Мао не получали помех со стороны. Когда же в определенные периоды к мнению председателя Мао не относились с должным уважением либо чинили помехи, то в делах немедленно появлялись недостатки. История нашей партии, насчитывающая несколько десятилетий, именно такая история». Исходя из этой логики, Линь и ошибки «большого скачка» объяснил только тем, что «мы… не слушали предостережений председателя Мао». С панегириком в адрес Председателя выступил и секретарь его родного уезда, очень деловой и расторопный Хуа Гофэн. Мао помнил этого молодца еще по своей поездке в Шаошань в 1959 году. И тогда, и сейчас он ему очень понравился. Но выступление Линя просто пролило бальзам на его израненную душу. И это не случайно: ведь Мао сам редактировал его текст51.
От остальных речей «великий кормчий» не испытал ничего, кроме раздражения. Он все больше разочаровывался в своих соратниках.
Совещание утомило Мао. Он выглядел осунувшимся, сильно постаревшим. Атмосфера в Политбюро претила ему. На следующий день после форума, 8 февраля, поручив повседневное управление делами ЦК Лю Шаоци, он выехал из Пекина с намерением долго туда не возвращаться. Он хотел посмотреть: как-то эти «широколобые всезнайки», столь дерзко критиковавшие его, справятся с управлением государством. Врагами он их, конечно, не считал, но обида на них все возрастала. Он-то «умышленно» отказался от власти, перешел на «вторую линию», чтобы укрепить их влияние в стране до своей смерти, а тут вдруг «все пошло в противоположном направлении»52. Ну пусть теперь помучаются без него! А его «соратники» в тот же вечер провели рабочее совещание под председательством Лю Шаоци, на котором серьезным образом проанализировали экономическую ситуацию в стране. Выяснилось, что дефицит бюджета составлял больше 300 миллионов юаней и виды на будущее, мягко говоря, были тревожные.
Разработать предложения по конкретному урегулированию ситуации взялся Чэнь Юнь, считавшийся среди членов Постоянного комитета Политбюро лучшим экономистом. Он представил соображения через две недели. Суть их сводилась к тому, чтобы и дальше значительно сокращать городское население, армию и управленческий аппарат, перенеся центр тяжести в экономическом строительстве с промышленности на сельское хозяйство. Никаких более радикальных идей он не высказал. А потому Лю Шаоци предупредил собравшихся: Китай окажется на пороге гражданской войны, если срочно не принять реальных мер по улучшению продовольственного положения. Было признано, что в экономике налицо чрезвычайная ситуация53.
Между тем, уединившись в Ханчжоу, Мао лелеял свои обиды. 25 февраля он поручил секретарю Тянь Цзяину создать небольшую комиссию и проехать по тем местам в Хунани, где недавно побывал Лю Шаоци. А заодно завернуть в Шаошань и в соседнюю с ней деревню Танцзято, родину матери Мао. Поговорить с народом и изучить ситуацию. Слова Лю о том, что в провале «большого скачка» главным образом виновны люди (то есть сам Председатель), тупой занозой сидели в его мозгу. Ему очень хотелось опровергнуть их. И Тянь Цзяин для этого подходил как никто другой. Мао помнил, как этот сычуанец резко осуждал подрядную систему в марте 1961 года после поездки в Аньхой, где по его же поручению проводил свое первое обследование этого новшества. Тянь посчитал тогда систему подряда бесчеловечной, ибо в ней не оставалось места для вдов и сирот. При одной мысли о том, что станет с последними, если подряд будет введен по всей стране, у доброго секретаря Мао сжималось сердце54.
И вот теперь ему предстояло собрать материал, который позволил бы Председателю опровергнуть своих зарвавшихся «соратников».
Однако, прибыв в Хунань и пообщавшись с крестьянами, Тянь искренне поразился: большинство из них, ругая «большой скачок», только и говорило, что о преимуществах подрядной системы, а некоторые даже желали вернуться в «новую демократию». Секретарю ничего не оставалось, как доложить обо всем Мао. Тот скривился: «Мы из тех людей, которые следуют линии масс, но иногда нельзя слушать всего, что говорят массы. Например, то, что они говорят о подрядной системе, слушать нельзя»55.
Тянь не сдался и поговорил с Лю Шаоци и Чэнь Юнем. И те, к его удовлетворению, выразили поддержку требованиям крестьян. Всю весну они напряженно работали, стремясь оздоровить экономику. И ситуация стала выправляться, хотя и медленно. Главным двигателем прогресса показала себя именно система подряда. К лету 1962 года, по разным данным, в руки крестьян перешло от 20 до 30 процентов земли56, но этого оказалось достаточным для того, чтобы страна постепенно стала выкарабкиваться из глубочайшего продовольственного кризиса. В 1961 году производство зерна возросло на 4 миллиона тонн, а в 1962-м — на 12,5 миллиона!57 Трезво взглянув на вещи, Лю и Чэнь, так же как и секретарь Мао, пришли к несомненному выводу, что без повсеместного раздела земли между дворами обеспечить устойчивый рост экономики не получится. Особенно радикален был Чэнь Юнь. «Это чрезвычайный метод в чрезвычайной ситуации, — говорил он. — Назовите его „разделением земли по дворам“ или „закреплением заданий по дворам“, все будет хорошо… Государство столкнулось с колоссальными бедствиями, вызванными как стихией, так и людьми, и надо дать всем крестьянам, как поется в „Интернационале“, добиться успеха „своею собственной рукой“. А они уж восстановят производство быстрее всех»58. Полностью поддерживал Чэнь Юня и Лю Шаоци Дэн Сяопин. Не возражал против использования подрядной системы Чжоу Эньлай. Изо всех сил настаивал на переходе к ней и знакомый нам заведующий отделом ЦК по работе в деревне Дэн Цзыхуэй.
Более того, начиная с марта Лю Шаоци и Дэн Сяопин стали вплотную заниматься реабилитацией тех, кто попал под колесо «чисток» конца 50-х, то есть сотен тысяч так называемых «правых». «Начиная с 1959 года, — писал Лю министру общественной безопасности, — многие местные органы МОБ и даже коммуны и крупные бригады, используя методы задержания на долгий срок и длительного трудового перевоспитания, на самом деле лишили свободы большое число людей, а некоторых из них уморили голодом и замучили до смерти… И в 1961 году это не было полностью прекращено. В прошлом году в Ханани я столкнулся с такой ситуацией. Вы должны серьезно расследовать, вскрыть, раскритиковать и исправить факты беззакония»59. О реабилитации Пэн Дэхуая и его «подельников», правда, ни Лю, ни Дэн вопроса не поднимали. Эти фигуры были уж слишком крупными. Однако более трех с половиной тысяч рядовых «правых» им удалось оправдать60.