Но главное, что он предложил, было настолько радикальным, что затрагивало уже вопросы политики. В сентябре 1960-го, после тщательного анализа ситуации, он потребовал от членов Постоянного комитета Политбюро сделать основной хозрасчетной единицей на селе «бригады», или, по-другому, «производственные звенья», состоявшие из двадцати или чуть более дворов. Горячо же любимые им «народные коммуны» должны были остаться только основными административными объединениями, а также одним из важнейших составных элементов трехступенчатой системы собственности в деревне. Эта система, введенная сразу вслед за созданием «народных коммун» в 1958 году, означала, что одна часть средств производства, например, почти вся земля, принадлежала «коммуне» в 40–50 тысяч человек в целом, в то время как другая делилась между входившими в «коммуны» «крупными производственными бригадами», объединявшими по шесть тысяч человек, и находившимися на нижнем уровне небольшими «производственными звеньями», состоявшими из 200 или чуть более человек. Каждой ступени собственности, таким образом, соответствовал свой уровень обобществления.

На базе этого предложения в самом начале ноября ЦК издал директиву из двенадцати пунктов «Экстренные указания по вопросам текущей политики в отношении сельских народных коммун», в соответствии с которой «коммунарам» разрешалось иметь небольшие приусадебные участки и заниматься подсобными промыслами в ограниченных масштабах. Автором этого документа был Чжоу Эньлай²⁷.

А вскоре от имени Центрального комитета Мао направил провинциальным, городским и районным комитетам партии специальную директиву, в которой потребовал «окончательно искоренить пять поветрий»: обобществления личного имущества, очковтирательства, администрирования, обособленности кадровых работников и слепого командования производством. Причем упор надо было сделать на искоренении «поветрия обобществления имущества»²⁸.

Как видно, крен «вправо» в настроениях Мао был ощутимым. Однако о том, чтобы капитулировать перед «умеренными», Председатель и не думал. Ему просто хотелось, чтобы идея реформ шла от него. И он своего достиг. Очередной пленум ЦК, состоявшийся в январе 1961 года, прошел по его сценарию. Реформированию «коммун» был дан «зеленый свет». Ничего особенно революционного в этом, правда, не было: просто партия сделала шаг назад, к эпохе кооперативов высшей ступени середины 50-х. Но Мао мог быть доволен: участники пленума пережевывали его идеи.

В конце собрания он вновь призвал всех заняться обследованием. «Мы должны взглянуть на все собственными (а не чужими) глазами, послушать своими ушами, пощупать своими руками… Во всем надо исходить из практики», — внушал он. В то же время слегка пожурил ЦК, заметив, что тот «осенью прошлого года… четко не представлял себе положения, не разобрался в нем да и не до конца исправил его». Тем самым лишний раз подчеркнул, что именно он инициатор нового курса на урегулирование, вовремя разобравшийся в обстановке. «1961 год должен стать годом реалистического подхода к делу, — объявил Мао и тут же добавил: — Не надо вешать нос, если сделал ошибку»²⁹. Казалось, ему легко удалось избежать кризиса в партии.

Но все-таки он мало что понимал в экономике. И главное — отдавал себе в этом полный отчет. «Я не понимаю многих вопросов экономического строительства, — говорил он в минуту откровенности. — И не очень хорошо разбираюсь в промышленности и торговле; разбираюсь немного в сельском хозяйстве, но тоже лишь до какой-то степени, то есть понимаю в нем немного»³⁰. Именно поэтому он впал в такую депрессию весной 1960 года, когда понял, что голод действительно принял катастрофические масштабы. И хотя с осени он вновь начал проявлять повышенную активность, настроение его оставалось подавленным. Он чувствовал, что что-то в его расчетах дало сбой. «Большой скачок» провалился. Но четкого плана урегулирования у него не было. Возвращаться к «новой демократии» было абсурдным. Это значило перечеркнуть весь опыт строительства социализма, признать неправоту в споре с «умеренными» и «потерять лицо». Ломиться же и далее напролом в коммунизм было чревато взрывом мощного народного негодования. «Знаете, мы располагаем опытом, курсом, политическими установками и методами в политике, военном деле, в классовой борьбе, — сказал он Сноу в октябре 1960 года, — что же касается социалистического строительства, то им мы никогда прежде не занимались, и опыта у нас еще нет. Вы можете спросить: разве мы не занимаемся этим вот уже 11 лет? Действительно, занимаемся 11 лет, но знаний еще не хватает, опыта еще не хватает, можно считать, что мы только-только начали его накапливать, но его все равно еще немного»³¹.

Вот почему первое, что ему пришло в голову, — это чуть сбавить коммунистические обороты, по существу, вернувшись на какое-то время (по крайней мере, на семь ближайших лет) к доскачковым формам организации производства. О том же, что делать дальше, он не имел никакого понятия. Характерно, что когда Сноу попросил его рассказать о долгосрочных планах экономического строительства в Китае, Мао ответил: «Не знаю». Тот был поражен: «Вы говорите слишком осторожно». Но Мао подтвердил: «Дело не в том, осторожно или неосторожно я говорю, просто я не знаю, просто у нас нет опыта».

От всех амбициозных скачковских планов он отказался и теперь считал невозможным построение в Китае мощной социалистической экономики за 50 лет. «Чтобы догнать и перегнать наиболее передовые капиталистические страны мира, — говорил он уже безо всякого энтузиазма, — по-моему, придется потратить 100 с лишним лет»³². В середине апреля 1961 года он дал распоряжение ликвидировать общественные столовые, превратившиеся, по его словам, в «раковую опухоль»³³.

Угнетенный, он решил отойти пока на «вторую линию», дав возможность другим, энергичным членам партийного руководства, проявить свою деловитость. Проводить новый курс из «восьми иероглифов» (на «урегулирование, укрепление, пополнение и повышение»[138]) он поручил Лю Шаоци, который тогда все еще фанатично его поддерживал. Помогать Лю, о котором Мао стал говорить как о своем преемнике, должны были Чжоу Эньлай, Чэнь Юнь и Дэн Сяопин, а также другие члены Политбюро. Позже, спустя несколько лет, он объяснил, почему это сделал: «Я ответствен за разделение [руководства] на первую и вторую линии. Почему возникла потребность делить [руководство] на первую и вторую линии? Во-первых, здоровье плохое [здесь Мао лукавил]; во-вторых, — урок Советского Союза. Маленков оказался незрелым, перед смертью Сталин никому не передал власть. На каждом совещании они [Лю и другие] произносили в честь друг друга тосты, льстили друг другу. Я думал до смерти создать им авторитет»³⁴.

Это не значит, конечно, что Мао перестал участвовать в различных совещаниях и заседаниях, но выступления его стали краткими и какими-то бессодержательными. Он все призывал администраторов проводить «систематическое обследование и изучение действительности», а не «созерцать цветы с лошади», ворчал, что «кадровые работники всех ступеней еще не поняли по-настоящему, что такое социализм», и требовал бороться с «поветрием обобществления»³⁵. На большее его не хватало.

А в это время в стране происходили потрясающие вещи. В Аньхое и некоторых других местах крестьяне стали выходить из «коммун» и бригад, делить землю и брать на себя так называемый семейный подряд. Они договаривались с местным начальством об аренде земли у «коммуны», обязуясь в сезон урожая сдать государству положенный по договору налог. Все это началось стихийно («сравнительно внезапно», как позже скажет Мао Цзэдун³⁶) и стало распространяться, подобно цепной реакции. Но самое поразительное, что часть партийных руководителей ничего опасного в этой затее не нашла. А первый секретарь парткома Аньхоя даже поддержал ее. Более того, кое-кто стал развивать идею о том, что «крестьяне очень обеспокоены их собственными доходами. Если они станут делить доход с десятью тысячами людей, они не будут работать; если станут делить доход с одной тысячью людей, они будут работать, но немного; если станут делить доход с десятью людьми, они будут работать лучше; но если станут делить доход только со своей семьей, они будут работать изо всех сил»³⁷.