Не вдаваясь глубоко в сущность данного спора, отметим, что в слове «насилие» априори заложен некий негативный оттенок, очевидно поэтому правомерное насилие, как правило, обозначается другими терминами, что однако, не меняет сути охватываемых ими явлений.

Дело осложняется тем, что понятие правомерности и неправомерности насилия нередко носит оценочный характер и определяется столь субъективными моментами, как политическая конъюнктура. Атаки захвативших пассажирские авиалайнеры арабских террористов на нью-йоркские небоскребы однозначно расценены мировым сообществом и официальным выразителем его мнения – Организацией объединенных наций, как противоправное насилие. Атаки военно-воздушных сил США на дворцы Саддама Хусейна в Багдаде, как и последующая военная операция «Шок и трепет», столь же единодушной оценки не получили, более того – оцениваются разными странами диаметрально противоположно.

Понятие насилия является многоплановым как по направленности, характеру, так и по содержанию. Наиболее привычным словосочетанием является термин «военное насилие», нередко говорят о политическом насилии, под которым понимают угрозу войны или военных действий, возможность применения экономических санкций и т. д. Отдельно употребляются такие обороты, как «силовое решение экономических проблем» или «давление на экономику», что по существу является ничем иным, как эвфемизмом словосочетания «экономическое насилие».

Субъектами применения перечисленных видов насилия являются государства, их блоки, межгосударственные союзы, это насилие макроуровня, которое является продолжением политики и опирается на собственные вооруженные силы, военную технику, военно-промышленные технологии и прочие составляющие военной мощи государства.

Существующая в мире система сдержек и противовесов долгие годы приводила к экономии насилия на макроуровне, позволить его себе могли только ядерные сверхдержавы. СССР и США прибегали к насильственному воздействию на другие государства в считанных случаях, хотя существование самой возможности такого воздействия помогало им решать ряд стратегических задач как внешнего, так и внутреннего характера.

Осуществление внутренней политики также трудно себе представить без использования властью насилия по отношению к тем, кто посягает на основы государственного строя, правопорядок, интересы общества и граждан. Сама возможность быстрого применения ответного адекватного насилия играет весьма существенную (если не основную) роль в превенции подобных посягательств.

Новое мышление, взявшее верх среди руководства СССР в середине восьмидесятых годов, при всей своей прогрессивности и ориентации на общечеловеческие ценности оказалось достаточно однобоким и по существу исключило эффективное насилие1 из политического арсенала государства. Отсутствие адекватного реагирования повлекло кровавые вспышки этнических и межреспубликанских конфликтов в Фергане, Нагорном Карабахе, Абхазии, резкий рост сепаратистских тенденций и в значительной степени способствовало распаду Советского Союза.

Однако дальнейшее развитие социально-политической жизни показало, что чем ниже готовность к применению эффективного насилия в Центре, тем выше она на низовом уровне. Пример криминально-анархического рабовладельческого анклава с крайне реакционной идеологией исламского толка, созданного при полном попустительстве и бездеятельности властей на территории Чеченской автономной республики стал хрестоматийным на многие десятилетия.

Формы и методы насилия, которые были распространены в этом очаге бандитизма и терроризма, отличались особой бесчеловечностью, цинизмом и жестокостью. Тесные ямы, в которых рабы содержатся в непереносимо-скотских условиях, запредельные и совершенно нереальные суммы требуемого выкупа, демонстративное, запечатлеваемое на видеопленку членовредительство, которым родственники побуждаются к выплате этих нереальных сумм, образуют особый историко-социальный феномен, который войдет в историю наравне с крематориями и фашистскими концлагерями смерти.

Бессилие Центра в «лихие девяностые» породило и менее наглядные, но не менее опасные для государственности последствия: фактическую свободу от общероссийских законов и государственного контроля в субъектах Федерации, что практически привело к разрушению управленческой вертикали и зарождению «ползучего сепаратизма», ставящего под угрозу единство Российской федерации. Неслучайно попытки президента восстановить эффективность системы управления с помощью института полномочных представителей первоначально натолкнулись на откровенное и решительное противодействие губернаторов – ситуация совершенно немыслимая в прошлые десятилетия.

Причем это совсем не значит, что отказ Центра от применения эффективного насилия способствовал избавлению граждан от гнета насильственных проявлений. Напротив, последние стали лавинообразно нарастать, реализуясь в самых разнообразных и неизвестных ранее формах.

Следует отметить, что вся история развития нашего государства сопровождалась массированным применением насилия к своим гражданам. Ю. М. Антонян аргументировано обосновывает мнение о том, что «Ленин и большевики после захвата власти развернули кровожадный террор против населения».1 Тот же автор справедливо замечает, что «Широкое распространение насилия в нашей стране связано с нравственным нездоровьем отдельных, но значительных групп людей, огрублением нравов. Оно говорит о болезненных процессах, затронувших различные сферы нашей жизни, о великом множестве конфликтов, больших и малых, которые разрешаются только варварскими способами, о душевных недугах, поразивших стольких людей, о грубейших просчетах в этическом воспитании, а во многих случаях и об отсутствии такого воспитания».2

«Воспитание» населения грубым ущемлением его прав и свобод сопровождало весь советский период российской истории. Печально известны и давно осуждены обществом массовые насильственные акции 20-х – 40-х годов: «раскулачивание», «расказачивание», принудительное объединение в колхозы, судебные и внесудебные репрессии.

Однако сейчас речь пойдет о менее известном замаскированном насилии последующих вполне благополучных лет, которое идеологически подавленное население и не воспринимало в качестве такового.

Так, демографы отмечают, что высокий процент смертности среди мужчин трудоспособного возраста наряду с неуемным пьянством объясняется тем, что мужское население с середины 60-х до начала 80-х «попросту надорвалось на «оборонке», «освоении Севера» и «стройках века».

Массовое привлечение городских жителей, в первую очередь инженерно-технических работников, студентов, других категорий интеллигенции, учащихся школ и техникумов против их воли к неквалифицированным и практически неоплачиваемым сельскохозяйственным работам, благоустройству территории, уборке улиц и т. д. под угрозой суровых дисциплинарных взысканий есть не что иное, как принудительное использование труда, в том числе и детского.

Призыв молодежи в отдаленные местности для службы в рядах Советской армии и Военно-морского флота на длительные сроки (три и четыре года, а впоследствии два и три года соответственно) при полном отсутствии социальных гарантий, правовой защищенности и в условиях воздействия факторов, стыдливо именуемых «тяготами службы» очень напоминает такую меру уголовного наказания, как ссылка.

Многолетнее ограничение населения в продовольственном, промтоварном, медицинском и лекарственном обеспечении, хорошо известное старшему поколению и обозначаемое нейтральным словом «дефицит» – затрудняло нормальную жизнедеятельность, уродовало человеческие отношения, подменяло истинные ценности мнимыми, искажало систему приоритетов в глазах подрастающего поколения.

Москвичам, а в последние годы и жителям других городов, хорошо известны перекрытия транспортных магистралей для проезда правительственных кортежей, из-за чего десятки тысяч людей нервничают, простаивая в «пробках» и опаздывая на работу, на поезда и самолеты. Население многих краев и областей привыкло к неудобствам, связанным с отключением в летний период горячей воды.