Гостиная была полна народу. Крессиду еще раньше познакомили со всеми гостями, но теперь она никого не узнавала, тем более женщин, которые вышли к ужину в нарядных дорогих туалетах. Среди этой роскоши она чувствовала себя ужасно и хотела бы, чтобы и на ней, как на Анне, было форменное платье. Но слава Богу, у нее хватило ума не допустить, чтобы праздник оказался испорченным из-за какого-то платья. Она водила хороводы с детьми, беседовала со всеми, кто подходил к ней, и вскоре с бокалом в руке уже разговаривала с сурового вида пожилым джентльменом, который ей напомнил, что он отец мефрау тер Беемстра. Он говорил по-английски, но настаивал, чтобы она сказала ему хотя бы несколько нидерландских слов.

– Если вы собираетесь здесь жить, – пророкотал он, – то должны обязательно научиться говорить на нашем языке. – Он пристально посмотрел на нее. – Я вижу, дети делают успехи. Вам нравится преподавать?

– Видите ли, я, собственно, и не преподаю, просто говорю с ними по-английски все время, они учат наизусть стихи. Все ребята очень славные и способные.

К их разговору присоединилась пожилая дама – одна из тетушек, решила Крессида, – которая спросила, нравится ли ей Фрисландия. Ее английский был не многим лучше нидерландского Крессиды, так что отец мефрау тер Беемстра от души забавлялся, помогая им вести беседу, пока они снова не услышали гонг, который звал всех в столовую.

Комната выглядела очень нарядной, она была украшена гирляндами с блестками, остролистом и рождественскими звездами. Были накрыты два стола: большой – для взрослых и поменьше – для детей, за этим столом сидели на одном конце Крессида, а на другом – Анна.

Застолье шло неторопливо, и так как в нем участвовали дети, то блюда подавали самые незамысловатые: суп, маленькие пирожки с копченой лососиной, жареный фазан с картофелем и тушеным сельдереем и, наконец, мороженое со взбитыми сливками и орехами. Люсия сидела полусонная, но сразу встрепенулась, когда Виллум громко напомнил ей, что сейчас они будут петь рождественскую песню. Крессида незаметно подтолкнула Виллума, и тот, встав, попросил, чтобы все переместились в гостиную, где дети споют для них. Гости зааплодировали и направились в гостиную, за взрослыми потянулись дети. Крессида села за пианино, дети заняли свои места. Крессида ударила по клавишам, и зазвучала первая песня. У кого-то из детей не было слуха, но никто на это не обратил внимания, главное, что все дети выучили слова и пели очень старательно и красиво. Взрослые горячо аплодировали, и дети снова пели, потом водили хороводы, желали всем спокойной ночи. Когда они уходили из гостиной, мефрау тер Беемстра сказала:

– Возвращайтесь к нам, Крессида, хорошо? – Она взглянула на часы. – Правда, уже слишком поздно, но если вы еще в силах…

Крессида поблагодарила ее, согласившись, что действительно уже слишком поздно. Она не добавила, что ведь нужно еще уложить детей спать, а это даже с помощью Анны не так-то просто сделать. Она попрощалась со всеми и поднялась наверх, где проследила, чтобы даже самые непослушные из детей почистили зубы и чистенькими легли в кровать.

Уложив всех, девушка сама едва держалась на ногах. Слишком устав за этот вечер, Крессида без сил упала на свою постель и, засыпая, успела подумать только о том, благополучно ли доехал Алдрик до своей бабушки, а еще она попыталась представить себе, где и когда снова увидит его…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

К концу праздничного дня Крессида тоже устала настолько, что готова была заснуть одетой, но, поборов такое желание, она приняла ванну и только тогда легла спать. Какое-то время она лежала и в полудреме перебирала события прошедшего дня. Бесспорно, день выдался трудный, но радостный. Сладить с таким количеством детей, сохранять между ними мир и спокойствие – все это было нелегко. Дети ухитрились начать открывать свои подарки как раз в то время, когда им надлежало завтракать: Беатрикс тер Беемстра предупредила, что детям надо поесть, иначе они не высидят утреннюю службу в церкви, а посещение церкви рождественским утром – традиция, которую нельзя нарушать. На ленч не подали ни индейки, ни пудинга – за овощным супом последовал гусь с красной капустой и на десерт – мороженое, взбитые сливки и свежий ананас. Взрослые пили шампанское, детям дали фруктовые напитки. Об отдыхе не могло быть и речи, детей одели и отправили гулять в сад под наблюдением Крессиды. Во второй половине дня она помогала малышам кататься на трех– и двухколесных велосипедах, устанавливала мишени, которые старшие мальчики поражали из своих пистолетов, мирила младших девочек, то и дело с завистью взиравших на кукол друг друга и желавших отнять их. После того как попили чаю, играли в «Бабушкины шаги» и в «Найди тапку» – игры, о которых никто из детей никогда не слышал, но которые Крессида помнила еще со времен своего детства. Ужинали дети в маленькой гостиной, примыкавшей к большой, где находились взрослые. Следующий час ушел на то, чтобы утихомирить маленьких разбойников и построить их; они пожелали взрослым спокойной ночи и, умывшись, легли спать. Крессида тоже рассчитывала пойти отдыхать, но ее хозяева настояли на том, чтобы она осталась с гостями на ужин, и ей пришлось снова переодеться в свое серое платье и спуститься. Она сразу оказалась в центре внимания бесчисленных двоюродных братьев и сестер, тетушек и дядюшек ее хозяев, которые наперебой благодарили ее за заботу о детях.

Ее угощали напитками и лакомствами, вскоре она разговорилась с пастором, довольно моложавым человеком с серьезным лицом. Он неплохо знал английский и интересовался жизнью Крессиды, она с удовольствием рассказывала ему о себе и о докторе, потому что он всегда присутствовал в ее сознании, она все время думала о нем. Пастор внимательно слушал ее.

– Вам повезло, что вы встретили такого доброго и чуткого друга, – заметил он. – До конца жизни вы останетесь ему благодарны.

– Да, конечно, – тихо ответила Крессида.

Ее собеседник представил дело так, будто доктор – это эпизод в ее жизни, который нужно помнить с благодарностью, но который так и останется эпизодом.

Крессида пожелала всем спокойной ночи и поднялась в свою комнату. Засыпая, она думала, что кончился еще один счастливый день. Она получила подарки: носовые платки, почтовую бумагу и прелестный серебряный браслет. Все складывалось хорошо, и она должна была чувствовать себя счастливой, но почему-то расплакалась.

Среди ночи Крессида проснулась.

Он мог бы хоть прислать мне рождественскую открытку, с грустью подумала она и вновь заснула.

Девушка поднялась рано утром. Надо было будить ребят, одевать их. Несмотря на то что она, проснувшись, приняла решение больше не думать о докторе, он по-прежнему не шел у нее из головы.

И такое ее решение не поддержал бы Алдрик ван дер Линус, у которого не выходила из головы Крессида. Отвечая на осторожные расспросы леди Меррилл, он сознался, что хочет жениться на Крессиде. Его бабушка встретила эту новость без всякого удивления.

– Она славная девушка и очень разумная. А она знает об этом?

– Нет, не знает. Я надеялся, что мы станем друзьями, и, пожалуй, мы с ней друзья, но, хотя она и клянет меня за это ее неудачное начало у Клотильды ван Гермерт, у нее твердая уверенность, что я хочу жениться на Николе.

– А с Николой ты выяснил отношения?

– Да, и она сказала, что никогда не смотрела на меня как на будущего мужа и только рада, что я наконец полюбил кого-то.

Леди Меррилл ничего ему на это не ответила; мужчины, подумала старая дама, могут быть такими слепыми, и чем они умнее, тем меньше понимают в жизни. Конечно же, Никола очень хотела выйти за него замуж, он был слишком завидным женихом, чтобы упустить его.

– Ну что ж, ты должен радоваться, что Крессида теперь хорошо устроилась, – только и сказала она.

– Я и в самом деле рад, и я постараюсь увидеться с ней как можно скорее. Быстро осмотрю своих пациентов в Лейдене и постараюсь съездить в Янслум на день или два.