— Да, представьте себе! Ужасно нелепо. Теперь уже не кончики пальцев, а ладонь у меня страшно чешется… Отсутствующая ладонь… Удивительно, право! Мне совсем не нравится, как вы дышите. Вы не дышите, задыхаетесь!

— Что же делать! — вздохнул Сергеев. — Немало воздуху сгорело…

В комнату вошли несколько военных.

— Товарищи, — сказал министр, — объявляю, что по постановлению правительства залп из всех орудий сверхдальнего боя будет произведен сегодня ровно в двенадцать часов по московскому времени. Через семнадцать минут все должны находиться на предусмотренных инструкцией защищенных местах.

Военные вышли.

— Так, — сказал министр, заложив руку за борт гимнастёрки, и стал расхаживать покомнате.

В молчании проходили нескончаемые минуты.

Доктор Шварцман тоже расхаживал по помещению, все время встречаясь с министром. На несколько заданных Мариной вопросов он только молча кивнул.

Тяжелые, гнетущие минуты были длиннее лет.

Марина стояла у окна и теребила платок. Из-под ногтей выступила кровь, оставляя на платке пятна. Заметив это, доктор остановился около Марины и назидательно произнес:

— Типичное проявление горной болезни, результат разреженной атмосферы.

Несколько раз девушка взглядывала на стрелку часов. Снова, как и тогда, перед защитой диссертации, она казалась ей неподвижной. Только секундная стрелка, пугливо вздрагивая, судорожными скачками двигалась вперед.

Министр остановился и, повернувшись к присутствующим, начал:

— Товарищи, назначенная правительством комиссия по производству залпа в сборе. Недостает лишь двух членов: полковника Молнии и летчика Матросова, которые к назначенному сроку прибыть не могут, а потому прошу членов комиссии приготовиться.

Секундная стрелка нервными скачками двигалась вперед.

Полковник Молния взглянул на хронометр и сказал Зыбко:

— Пора! Надо уйти за прикрытия.

Зыбко медлил. Он почему-то уставился в небо.

Молния нехотя тоже посмотрел вверх. Проходили мгновения.

Молния опять взглянул на хронометр. Потом, не говоря ни слова, оба побежали к радиобудке аэродрома.

Яростный ветер сбивал их с ног, но оба бежали размеренным, легким, тренированным шагом, как бегают только спортсмены.

Над землей, совсем низко, неуклюже переваливаясь с крыла на крыло, летел сдвоенный самолет.

Молния знал, что во что бы то ни стало должен добежать до будки. Надо успеть дать знать! Надо успеть предотвратить рискованный залп!

Гул пропеллеров, сопровождающийся какими-то странными перебоями, слышался над самой головой.

Вдруг Зыбко схватил Молнию за руку. Оба упали. Гигантский паролет со свистом пронесся над ними и с размаху ударился в радиобудку аэродрома.

Молния уже бежал к изуродованному самолету. В голове его тяжело стучала мысль: «Связь прервана… прервана… прервана!.»

Из обломков паролета выскакивали люди. Молния увидел Матросова.

Полковник налетел на него и обнял, но в следующий же миг бросился к будке.

Второй пилот и штурман вынесли из кабины чье-то бесчувственное тело и положили его на песок. Мертвенно-бледное лицо оттенялось огненными бакенбардами. Вернувшийся Молния склонился над ним.

— Вот радий-дельта, чёрт ему в крыло… — пролепетал раненый, протягивая тяжелую коробочку.

— Товарищи, — сказал Молния, — до выстрела осталось десять с половиной минут! Из-за аварии связь прервана.

— У нас тоже не работало радио, — сказал Матросов.

— Надо предотвратить губительную трату энергии на рискованный залп. С центральным постом никаких сообщений. Туда надо бежать!.

Никто не ответил полковнику.

Три фигуры побежали по песку. Это были Молния, Зыбко и Матросов.

Они не держались друг за другом, как делают на стадионах. Они бежали рядом, упорно не давая друг другу выйти вперед.

Ураганный ветер дул им в бок, заставляя противоестественно наклоняться. Он валил с ног, выхлестывал глаза, засыпал песком уши, нос, рот.

Молния взглянул на хронометр, сбросил плащ и прибавил темп. Спутники его не отставали. При каждом шаге нога глубоко уходила в песок. Глаза почти ничего не видели. Рот судорожно открывался. Дышать было нечем. Легкие готовы были вывернуться наизнанку. От сердца, казалось, отваливались кусочки. Кровь перестала циркулировать.

А Молния все прибавлял и прибавлял темп. Трудно было поверить, что это человек.

Перед глазами прыгали мутные круги, из-за них нельзя было разглядеть вырисовывающиеся в песчаном тумане силуэты орудий.

Ноги подгибаются, тело готово упасть вперед, в затылке что-то хрустит и накапливается тупая боль, сердце останавливается… Воздуху! Воздуху!. Это не бег — это безумное ныряние под водой! В ушах всезаглушающий, разрывающий мозг шум… В кулаке зажато что-то клейкое, липкое… Это кровь из-под ногтей. Земля кружится под ногами…

Нет! Не сдавать! Держаться… Держаться! Сейчас придёт дыхание… второе дыхание… Неужели Молния опять прибавляет темп? Это безумие!. Но кто-то должен добежать, приостановить залп… приостановить во что бы то ни стало! Где же силы? Где воздух?. Воздуху… хоть каплю!

Марина увидела в окно бегущего человека и вскрикнула. Рука министра, дававшего предупредительный сигнал, дрогнула.

Человек, не добежав двух десятков шагов, упал.

Министр быстро открыл дверь и выбежал на улицу. В комнату ворвался вихрь. Марина, задыхаясь, бежала за министром. Она видела его широкую спину. Оба склонились над бесчувственным человеком.

— Я не знаю его, — сказал министр, тяжело дыша.

— А я где-то видела… и не могу вспомнить!

В это время подбежал доктор.

— Ба! Кого я вижу! Чемпион комплексного бега Шибко!

Министр удивленно посмотрел на доктора.

Лежавший на песке открыл глаза и прошептал:

— Матро… Матро… сов… привез радий…

— Что? — закричала Марина, вскакивая с колен.

— Нужно перенести его, — сказал министр.

Девушка снова опустилась на колени:

— Где… где Дима? Где Димочка?

— Сзади… Отстал… — прошептал Зыбко, и едва заметная улыбка скользнула по его измученному лицу.

Марина уже бежала в пустыню. Платье ее развевалось по ветру.

Доктор тщетно пытался догнать Марину. Когда же, наконец, он подбежал к ней, то смущенно отвернулся и сказал сидевшему на песке полковнику:

— Вы, может быть, думаете, что здесь нужна медицина? Ничего подобного!

Молния улыбался…

— Уважаемая Марина Сергеевна, — говорил министр час спустя, — я вас прошу, вы сами проследите за тем, чтобы все снаряды были покрыты вторым защитным слоем с радием-дельта.

Марина кивнула и вышла.

Министр остался один. Он долго ходил из угла в угол, чему-то лукаво улыбался. Потом к нему забежал взволнованный доктор:

— Понимаете, Василий Климентьевич, у них был необычайный бой с неизвестным гидросамолетом! Противник вывел из строя их силовую станцию и радио… Правда, при этом он разбился сам… Вы, может быть, думаете, что они погибли? Ничего подобного! Их понес ураган. Они стали планировать!

Министр кивал.

— Понимаете? Радио у них выбыло, моторы испортились! А их несет… Занесло куда-то на остров в океане. Сесть же на обратном пути нигде не могли. Во-первых, населенных мест не было, во-вторых, шасси у них в бою было повреждено. Вот они и полетели сюда.

— Знаю. Все это уже знаю. Мне докладывали, — говорил министр, тепло улыбаясь.

— Ах, знаете? Ну тогда я побегу кому-нибудь ещеё расскажу.

Доктор исчез, а Сергеев опять стал ходить, все так же немного лукаво улыбаясь.

Вдруг доктор опять вернулся:

— Послушайте, Василий Климентьевич! Я забыл у вас спросить, что за таинственную фиолетовую бутылку прислал вам какой-то Ганс Шютте? Что в ней такое?

— Газ, — спокойно ответил министр.

— Почему же он в пивной бутылке?

Василий Климентьевич улыбнулся:

— Ганс Шютте собрал его в бутылку для личного употребления. Он уверяет, что это лучшее в мире газообразное пиво.