Не размышляя долее, он бросился навстречу коням. Своей шляпой ударил одну из лошадей, а другой уце­пился за гриву. Испуганные неожиданностью, лошади стали на дыбы и бросились назад, причем одна из них упала и опрокинула кабриолет, а выброшенный из экипажа Рауль без чувств упал на шоссе. В тот же миг лошадь ударила банкира по голове и сшибла его с ног. Он хотел подняться, но, потеряв равновесие, скатился в ров. Сбежались крестьяне, издали видевшие катастрофу, отпрягли лошадей и подняли раненых. Рауль первый пришел в себя, но он чувствовал какую-то странную внутреннюю боль, и кровь пошла горлом. Особенно изу­мился он, когда в своем спасителе узнал прежнего врага и соперника. Он велел крестьянам отнести домой бан­кира, не подававшего признаков жизни, а для себя по­просил из Рюденгорфа карету.

Можно было себе представить испуг Валерии и Ан­туанетты, когда Рауля, снова лишившегося чувств и об­литого кровью, вынули из кареты.

Тотчас были посланы верховые в Пешт за Рудоль­фом и за докторами.

После внимательного осмотра доктора объявили Ру­дольфу, что если подтвердится подозреваемое внутрен­нее повреждение, то жизнь князя в опасности.

Убитая, истерзанная волнениями Валерия день и ночь ходила за мужем, любовь ее сказывалась в уходе и из­редка лишь мысль ее обращалась к Гуго, рисковавшему жизнью для спасения ее счастья, а теперь страдавшему в одиночестве. Ей было известно от брата, ежедневно посылавшего узнать о здоровье больного, что Вельден опасно ранен в голову и плечо, и что после четырнадца­тичасового обморока у него обнаружилась горячка, и теперь он находится между жизнью и смертью.

Рауль же, по-видимому, поправлялся, мог уже вста­вать с постели и ходить по комнате, но он чувствовал, что боли в спине и груди усиливались, а по временам шла кровь горлом, и продолжительная бессонница изну­ряла его. Он тоже с живым участием осведомился о состоянии здоровья банкира.

—  Без его самопожертвования я не имел бы счастья беседовать с вами, друзья мои,— говорил князь.

Рудольф несколько раз ездил в Рюденгорф, но Вельден в бреду не узнавал его. Наконец, доктор сообщил графу, что больной пришел в себя, что ему лучше, и можно было надеяться на полное выздоровление.

Когда Рудольф поехал к банкиру, Антуанетта изъя­вила желание сопутствовать мужу, чтобы лично передать больному благодарность семьи. Граф с женой вошли в комнату Гуго, который дремал, но при легком шорохе шагов открыл глаза и с удивлением взглянул на гостей. Он уже готовился дать им почувствовать, что ему вовсе не по душе это снисхождение к нему гордых аристо­кратов, но Антуанетта взяла его руку и сказала:

—  Благодарение Богу, что вы вне опасности, г-н Мейер, и что ваше великодушное самопожертвова­ние не имело гибельных последствий.

В ее взгляде и голосе было столько искренней симпатии и истинного участия, что Гуго невольно был тронут.

—  Благодарю! — сказал он, прижимая ее руку к сво­им губам.— И вам, граф, позвольте выразить мою бла­годарность. Но вы приписываете слишком много заслуг такому простому делу. Что теряет бесполезный человек, как я, который, к тому, же, в глубине души сознает себя преступником? Не будь я спиритуалистом, я давно бы положил конец этой разбитой, пустой и бесцельной жизни. Умереть, спасая жизнь ближнего человека, полез­ного и любимого, смерть которого оплакивала бы целая семья, это было бы самоубийство, приятное Богу, но Господь этого не допустил. Тем не менее, я все же сча­стлив, что сберег жизнь князя для любимой его жены и для всех его близких.

—   Увы! — возразила Антуанетта, утирая слезы.— Ваш великодушный поступок не уберег князя от не­счастья. По мнению докторов, Рауль при падении полу­чил внутреннее повреждение настолько серьезное, что в более или менее скором времени оно приведет к печаль­ной развязке.

Легкий румянец выступил на исхудалом лице банкира.

— Это ужасно! А как бедная княгиня переносит свое горе? — спросил он нерешительно.

—  Она еще не знает,— ответил, вздыхая, Рудольф.— Не знает истины и сам Рауль, хотя, кажется, что-то по­дозревает, потому что стал задумчив и имеет убитый вид. Бедный! Умереть молодым и счастливым, это ужасно...

Гуго скоро стал поправляться. Молодая, сильная на­тура победила болезнь, и здоровье заметно возвращалось.

Рудольф продолжал часто навещать его, и они про­водили в беседе целые часы, причем граф с участием и любопытством заметил, какая искренняя и глубокая любовь соединила банкира с детьми его соперника. Оба ребенка — живые портреты Рауля, обожали своего мни­мого отца, а с тех пор, как больной большую часть дня проводил лежа на террасе, дети от него не отходили.

Граф удивился в душе неистощимому терпению, с каким Вельден отвечал на их неумолчную болтовню, следил за их играми и сносил весьма докучливую «заботливость» и «услуги» маленьких тиранов.

Рудольф и сам очень изменился. От прежнего запу­танного в долгах кутилы не осталось и следа. Полков­ник, граф Маркош, был солидный тридцатипятилетний человек — отец четырех детей, а влияние семейной жиз­ни с честной, доброй и просвещенной женщиной имело благотворное на него действие, искоренило многие не­достатки и уничтожило некоторые взгляды, которые прежнему молодому офицеру казались предметом ог­ромной важности. Эта глубокая нравственная перемена давала Рудольфу возможность беспристрастно судить банкира. Он видел его недостатки, но признавал в нем и достоинства, и однажды даже откровенно сказал ему:

—  Должен сознаться, что был к вам несправедлив, барон. Вы — благородной души человек, пока ваша во­сточная натура не сыграет с вами какой-нибудь злой шутки, а ваше самопожертвование для спасения Рауля и отношения ваши к детям — выше всяких похвал.

Тот только улыбнулся в ответ и покачал головой.

Положение Рауля, напротив, ухудшалось с каждым днем, и консилиум докторов решил, что он должен уехать на зиму в Ниццу.

—   Послушайте, господа, откройте мне правду о мо­ем положении,— просил настойчиво Рауль.— Я мужчи­на, солдат и не боюсь смерти, но я должен привести в порядок дела, сделать различные распоряжения и т. д. Так скажите мне, не скрывая, находите ли вы мое вы­здоровление возможным?

—  Князь,— ответил не без колебаний старый док­тор,— я должен вам сказать, так как вы этого требуете, что болезнь ваша очень серьезна, и мы не можем гаран­тировать ваше выздоровление. Впрочем, в природе че­ловека таятся дивные силы, а молодые годы, мягкий климат и заботливый уход не раз делали чудеса.

При этом ответе Рауль грустно улыбнулся. Остав­шись с глазу на глаз с Рудольфом, он сказал:

—  Пора мне, мой друг, приготовиться к более даль­нему пути, чем поездка в Ниццу, и я надеюсь, что ты по­можешь мне все устроить, не возбуждая внимания Вале­рии. Бедная! Нет надобности торопиться лишать ее надеж­ды. Передай тоже Мейеру, что я прошу его приехать ко мне с детьми. Я хочу поблагодарить его и обнять Эгона.

Со слезами на глазах Рудольф обещал исполнить его желание, отказавшись, впрочем, верить его пред­чувствиям.

Настал день отъезда. Князь печальный и задумчи­вый, сидел на террасе, ожидая Гуго и детей. Рауль очень похудел и изменился; болезненная бледность покрывала его черты, и большие черные глаза его горели лихора­дочным блеском. Валерия была занята еще последними приготовлениями, когда коляска Вельдена остановилась у подъезда.

Антуанетта приняла его и попросила пройти на тер­расу, а детей удержала при себе, чтобы дать молодым людям возможность переговорить без свидетелей.

Рауль встал навстречу и протянул гостю руку.

—  Благодарю вас за ваше великодушное самопожерт­вование, я рад, что вы поправились и что ваш благород­ный поступок не имел несчастных последствий.

—  Я не заслуживаю признательности, князь,— с чув­ством сказал Гуго,— так как уплатил лишь частицу бла­годарности великодушному спасителю моей чести. Но увы! Я вижу, к сожалению, что я не мог избавить вас от тяжкой болезни.

—  Скажите лучше, о смерти,— возразил Рауль.— Но от этого ваш бескорыстный поступок не теряет до­стоинства; человек может только предполагать, а Бог располагает нашей судьбой!