—  Погляди, Валерия, какое прекрасное здание! Я ду­маю, что хорошо будет здесь жить и никакой граф не мог бы предложить тебе ничего лучшего,— сказала сме­ясь Антуанетта, когда они въехали в тенистую дубо­вую аллею, ведущую к замку.

Валерия не отвечала; взгляд ее был устремлен не на виллу и всю окружающую роскошь, а на стройную, изящ­ную фигуру молодого владельца, который стоял на по­следней ступеньке крыльца, встречая своих гостей. Не сознаваясь самой себе, молодая графиня перестала оплакивать свою жертву; присутствие Самуила сдела­лось для нее удовольствием, которого она с нетерпе­нием ожидала, и, конечно, она бы не отказалась те­перь от своего жениха, даже если бы ей представлялась такая же выгодная партия.

Самуил выказал самое -радушное, самое вниматель­ное гостеприимство. Превосходный завтрак, прогулка в парке, подробный осмотр замка и замечательного соб­рания картин и редкостей, привезенных из путешест­вий, заняли все утро, затем предполагалось катание в лодке по большому озеру, славившемуся красотой сво­их живописных берегов.

После обеда старый граф и барон отправились на террасу пить кофе и курить, а молодые люди собрались в соседней зале, и Валерия, заметив концертный рояль и полные нот этажерки, попросила Самуила сыграть что-нибудь. Он любезно исполнил ее желание, и никог­да, быть может, его игра не была так хороша, так исполнена огня и выражения, а вместе с тем, так при­хотлива и оригинальна. Звуки отражали, казалось, чув­ство артиста, и в них слышались то оживление и тор­жество, то робость и беспредельная грусть.

Когда замерли последние аккорды, восторженные бра­во раздались с террасы и в зале, и одна Валерия, слу­шавшая, опершись на рояль, не произнесла ни слова; но когда Самуил хотел встать, она проговорила:

—  Нет, нет, я хочу слушать вас. Спойте что-нибудь.

Самуил снова сел, взглянул на Валерию и чистым, звучным голосом запел партию Эдгара и Лучии, где об­манутый жених изливает на изменницу свою горечь отчаяния и упреков.

Сердив Валерии усиленно забилось. Эти потрясаю­щие звуки, то дышащие страстью, то проникнутые горь­кой печалью, подавляли ее. Она задрожала, словно ее самое обвиняли в измене.

—  Вы поете, как замечательный артист,— сказала она, когда он кончил.— Но отчего вы выбрали эту арию?

Самуил взял ее руку и прижал к губам.

—   Простите меня,— сказал он, заметив, что рука Валерии дрожит,— я сам не знаю, что заставило меня пропеть эту арию. Как вы бледны! Впредь я буду петь только то, что вы сами выберете.— Снова осыпан­ный похвалами, Самуил предложил гостям отправить­ся на озеро, но старики от этого удовольствия отка­зались.

—   Друзья мои,— сказал барон,— как ни увлекатель­на предполагаемая прогулка, но после дневной жары и лукуловского обеда я предпочитаю созерцательное спо­койствие на террасе. Думаю, что этим я отвечу и за моего друга Эгона; а вы можете совершить эту прогул­ку по воде под покровительством ваших будущих му­жей и даже вообразить, что плывете по морю жи­тейскому, что весьма поэтично и приятно для влюб­ленных.

—  Ты всегда умеешь, дядя, оправдать свою ле­ность,— заметила, смеясь, Антуанетта,— но упускаешь из виду, что в нашей мнимой прогулке по житейскому морю для полноты иллюзии будет недоставать бури.

—  Как знать,— возразила Валерия.— Быть может, для испытания нашего мужества судьба пошлет нам и бурю; сегодня удушливо жарко, и мне кажется, что вдали виднеются тучи.

—  Какой вздор! Небо чисто и ничто не предвещает грозы,— возразила Антуанетта и, опираясь на руку Ру­дольфа, сбежала по ступенькам террасы.

Самуил последовал за ними с Валерией и тенисты­ми аллеями парка провел своих гостей до берега.

У спуска к озеру, среди привязанных к берегу лодок разной величины и разных форм, была одна, большая, украшенная цветами и коврами, очевидно, приготовлен­ная для прогулки. Рудольф взглянул с неудовольствием на двух гребцов, ожидающих в этой лодке.

— Дорогой хозяин, подобное распоряжение не де­лает чести вашей фантазии. Сознаюсь, я вовсе не жажду кататься в обществе, а так как отец и дядя догадались остаться дома, то я предлагаю взять эти двухместные ялики, чтобы каждый из нас сам вез свою даму.

Дело в том, что молодой граф не прочь был отде­латься от несколько церемонного общества сестры и будущего зятя и остаться вдвоем с Антуанеттой.

—  Охотно присоединяюсь к вашему мнению, если только графиня одобрит его,— отвечал Самуил.

Валерия не имела ничего против этого. Она была под впечатлением пения своего жениха, глубокие, по­трясающие звуки его голоса еще звучали в ее ушах, и она желала провести время в свободной беседе с ним. Обе пары сели в лодки и расстались, условясь вер­нуться через два часа к этому месту.

Рудольф повернул налево, чтобы плыть вдоль бе­рега. Самуил же направился на середину озера, где вда­ли виднелся островок с тенистыми деревьями.

Обширная поверхность озера была спокойна и глад­ка, как зеркало, ни малейшего ветерка. Медленно шеве­ля веслами, Самуил не мог оторвать глаз от своей спут­ницы, которая в воздушном белом платье и с длинными русыми косами казалась феей, вынырнувшей на поверх­ность.

Самуил был счастлив: внутреннее убеждение гово­рило ему, что отвращение графини заменило другое чувство, в котором она сама не отдавала себе отчета, и что не ненависть была теперь в ее глубоких ясных гла­зах. Он почувствовал неодолимое желание услышать, наконец, из ее уст ободряющее слово.

Положив весла, Самуил наклонился к Валерии, по­груженной в глубокую задумчивость.

—  Благодарю вас. за ваше сегодняшнее посещение,— сказал он.— Я так счастлив, что принимаю в своем до­ме ту, которая вскоре будет здесь царить.

—  Ах, я охотно приехала, я видела, как наша раз­лука вам тяжела.

—  Благодарю вас за это внимание ко мне и еще более за то, что вы согласились на эту прогулку со мной. В первый раз мы совершенно одни, далеко от лю­дей и их мелких предрассудов. Простите, но я не могу не спросить вас: смею ли я надеяться, что вы не чувст­вуете ко мне больше того отвращения, которое застав­ляет меня испытывать адские муки и внушает мне то возвратить вам свободу, то желание связать вас с со­бой неразрывной цепью, потому что жить без вас — вы­ше моих сил. Одна мысль лишиться вас вызывает во мне целую бурю недобрых чувств.

Яркий румянец покрыл щеки Валерии, она хотела отвечать, но непобедимое смущение отнимало у нее голос. Чувства, волновавшие ее, так ясно отразились в ее глазах, что Самуил вздохнул свободно и радостно.

—  Я не хочу вынуждать у вас признания, Валерия, и не имею далее на то права, так как я не христианин, но когда крещение уничтожит последнюю разделяющую нас преграду, тогда скажите, будете ли вы в состоянии чувствовать к человеку, ставшему вашим мужем, хоть каплю той любви, которую вы ему внушаете.

Глухой удар грома прервал их разговор. Свинцовые тучи надвигались с невероятной быстротой; подул све­жий ветер, поднимая волны и покачивая лодку. Самуил схватил весла.

—  Сейчас разыграется гроза,— сказал он,— надо быстрее доплыть до острова, а от берега мы слишком далеко.

Он стал сильно грести к ясно видневшемуся остров­ку, но гроза уже разыгралась. Мрак усиливался с каж­дой минутой, молния бороздила темное небо, ветер яростно дул, качая легкий челнок и задерживая его ход. Валерия не знала, как удержаться, и боялась каждую минуту потерять равновесие и упасть в воду.

—  Встаньте на колени на дно лодки,— крикнул Са­муил,— скорей! Держитесь за меня и не шевелитесь, иначе мы утонем.

Она повиновалась и, бледная, молча следила за борь­бой Самуила с бурей. Наконец, они достигли островка, но тут представилось другое затруднение: бешеные пе­нистые волны, ударяясь о берег, отталкивали легкий челнок, подбрасывая его и мешая пловцам ступить на землю.

Ввиду серьезной опасности Самуил поднял Валерию на руки, проворно и смело выпрыгнул с ней на землю.

—  Не бойтесь, мы спасены,— сказал Самуил, отирая свой влажный лоб.