Это была магия, но не такая, какую я знал.

Это была не симпатия и не сигалдри.

Фелуриан сводила людей с ума от желания точно также, как я давал тепло от своего тела.

Это было естественно для нее, но она могла это контролировать.

Ее взгляд блуждал по клубку из моей одежды и вещей, неряшливо разбросанных в одном из уголков поляны.

Они выглядели странно неуместными среди шелков и мягких тонов.

Я увидел, как ее глаза остановились на футляре моей лютни.

Она замерла.

- Мой огонек сладкий поэт?

Он будет петь? - Ее голос дрожал и я мог чувствовать напряженность в ее теле, когда она ждала ответа.

Она посмотрела на меня.

Я улыбнулся.

Фелуриан выбежала и вернула футляр моей лютни, как ребенок с новой игрушкой.

Когда я взял его, я увидел, что ее глаза были расширены и...

мокры?

Я посмотрел ей в глаза и в один миг озарения понял, какой должна была быть ее жизнь.

Тысячи лет, в одиночестве время от времени.

Если она хотела общения, она должна была соблазнить и заманить.

И для чего?

Для вечерней компании?

На час?

Как долго мог обычный средний человек продержаться перед ее волей до того, как сломаться и стать бессмысленным как верный пёс?

Недолго.

И кого она встречала в лесу?

Фермеров и охотников?

Какие развлечения они могли обеспечить, порабощенные ее страстью?

На мгновение я почувствовал к ней жалость.

Я знал, что такое одиночество.

Я достал лютню из футляра и начал ее настраивать.

Я ударил пробный аккорд и тщательно настроил ее снова.

Как играть перед самой красивой женщиной в мире?

Это было не так трудно решить, на самом деле.

Мой отец научил меня судить по аудитории.

Я начал с «Сестер Флин». Если вы никогда не слышали о ней, я не удивлен.

Это яркая и живая песня о двух сестрах сплетницах, которые спорят о ценах на масло.

Большинство людей хотят слушать рассказы о легендарных приключениях и романтике.

Но что, если ты играешь для кого-то из легенды?

Что, если вы поете для женщины, которая была объектом поклонения для всех смертных?

Вы сыграете ей песни простых людей.

Так я надеялся.

Она восхищенно захлопала в конце ее.

- Еще!

Еще? - Она улыбнулась с надеждой, склонив голову, чтобы выразить свою просьбу.

Ее глаза были широки, хотели и обожали.

Я играл ей «Ларма и его Алепота», я играл «Дочь кузнеца», я играл ей смешную песню про священника, преследующего корову, которую сочинил в десять лет и даже не назвал.

Фелуриан смеялась и аплодировала.

Она прикрывала рукой рот в шоке и ее глаза смущались.

Чем больше я играл, тем больше она напоминала мне молодую сельскую жену, посещавшую свою первую ярмарку, наполненную чистой радостью, ее лицо сияет невинной радостью, широко раскрыв в изумлении глаза на все, что она видит.

И прекрасные, конечно.

Я сосредоточился на своих пальцах так, чтобы не думать об этом.

После каждой песни она награждала мея поцелуем, который усложнял решение, что играть дальше.

Не то, чтобы я был ужасно настроен.

Я довольно быстро понял, что предпочел поцелуи монетам.

Я сыграл для нее «Лудильщика Таннера». Позвольте мне сказать вам, что образ Фелуриан, ее тихий флейтовый голос, поющий хором со мной любимую застольную песню это то, что никогда, никогда не покинет меня.

Только когда я умру.

Все это время я чувствовал, что ее очарование ослабевает, по крупицам.

Это давало мне возможность дышать.

Я расслабился и позволил себе вынырнуть чуть дальше из «каменного сердца».

Бесстрастное спокойствие может быть полезно для спокойствия духа, но не делало исполнение убедительным.

Я играл в течении нескольких часов, а к концу этого я почувствовал себя самим собой снова.

Под чем я подразумеваю, что я мог смотреть на Фелуриан с не большей реакцией, чем вы себя чувствовали, глядя на самую прекрасную женщину в мире.

Я до сих пор помню, как она сидела голая среди подушек, сумеречного цвета бабочки танцевали в воздухе между нами.

Я бы не выжил, если бы не был возбужден.

Но моему разуму казалось, что я стал самим собой снова и я был благодарен за это.

Она разочарованно зашумела в протесте, когда я установил лютню обратно в футляр.

- Ты устал? - Спросила она с намеком на улыбку.

- Я бы не утомила тебя, сладкий поэт, если б я знала.

Я выдал свою лучшую виноватую улыбку.

- Мне очень жаль, но мне кажется, что уже поздно. - На самом деле небо еще только показало фиолетовый оттенок сумерек, так как я проснулся первым, но я спешил.

- Мне нужно быстрее двигаться, если я хочу встретиться с...

Мой разум онемел так быстро, как как будто меня оглушили ударом сзади по голове.

Я почувствовал страсть, жестокую и ненасытную.

Я почувствовал, что нужно взять ее, подавить ее тело моим, чтобы почувствовать вкус диких сладостей ее рта.

Только из-за моей подготовки арканиста я смог удержаться на какой-то концепции своего собственного я.

Несмотря на это, я только удерживал это чувство на кончиках пальцев.

Фелуриан сидела, скрестив ноги, на подушках напротив меня, ее лицо было злым и страшным, глаза холодными и жестокими как далекие звезды.

Со взвешенным спокойствием она смахнула медленно порхавшую бабочку с плеча.

И был такой вес ярости в ее простом жесте, что мой живот сжался и я понял этот факт:

Никто никогда не покидал Фелуриан.

Никогда.

Она держала мужчин до тех пор, пока их тела и умы не ломались от напряжения любить ее.

Она держала их, пока не уставала от них и когда она отсылала их прочь, это сводило мужчин с ума.

Я был бессилен.

Я был в новинку.

Я был игрушкой, любимой, потому что она была новой.

Это могло быть долго, прежде чем она устанет от меня, но придет время.

И когда она, наконец, освободит меня, мой ум может разорвать себя в ожидании ее.

Глава 97

Кровь и горечь Руэ.

Когда я сидел среди шелков и мой контроль ускользал, я почувствовал, как волна холодного пота покрыла мое тело.

Я сжал челюсти и почувствовал, как полыхнула небольшая вспышка гнева.

На протяжении всей жизни мой разум был единственной вещью, на которую я мог положиться и единственной вещью, которая всегда была полностью моя.

Я почувствовал, как моя решимость плавится, как мои естественные желания были заменены на какие-то животные инстинкты, на неспособность думать за пределами собственной похоти.

Часть меня, которая еще оставалась Квоутом бушевала, но я чувствовал, как мое тело реагирует на ее присутствие.

С ужасающим увлечением я чувствовал себя пролезающим к ней на подушки.

Одна рука нашла ее талию и я наклонился, чтобы поцеловать ее со страшным голодом.

Я выл внутри своего собственного разума.

Я был избит и иссечен, изнурен и пронизан болью.

Но мой разум был мой собственный, не зависимо от того, что станет с этим телом и окружающим миром.

Я бросился на нематериальные прутья клетки, изготовленные из лунного света и желания.

Так или иначе, я удержал себя от нее.

Мое дыхание вырывалось из моего горла, как будто спешило сбежать.

Фелуриан откинулась на подушки, ее голова вытянута вверх ко мне.

Ее губы были бледны и совершенны.

Ее глаза наполовину прикрыты и голодны.

Я заставил себя оторвать взгляд от ее лица, но ничего не было защищено от взгляда.

Ее горло было гладким и тонким, дрожащим от ее учащенного пульса.

Одна грудь была округлая и полная, в то время как вторая наклонилась немного в сторону, следуя вниз по склону ее тела.

Они поднимались и опускались с ее дыханием, двигаясь мягко и торчащие соски отбрасывали тени на ее коже.

Я увидел идеальную белизну ее зубов за бледно-розовыми приоткрытыми губами...