Много ли мне было известно в то время о так называемом Corpus hermeticum? Не больше, наверное, чем любому другому человеку. Я помнил, разумеется, что такие рукописи впервые появились во Флоренции пару столетий назад после того, как Козимо де Медичи разослал повсюду своих агентов, приказав им везти в его великолепную библиотеку любые рукописи, из всех церквей и монастырей, которые откроют перед ними двери. И я знал, что эти добытчики — в большинстве своем монахи из обители Сан-Марко во Флоренции — обнаружили множество шедевров в затхлых библиотеках и скрипториях [69] далеких монастырей Монте-Кассино, Лангра, Корвея и Санкт-Галлена — труды таких почитаемых авторов, как Цицерон, Сенека, Ливий и Квинтилиан, и множество других сочинений, которые в скором времени издали, перевели и вместе с прочими сокровищами поместили в библиотеку Медичи для изучения и хранения. Меня всегда согревали мысли об этих ученых-исследователях, отважных монахах, покачивающихся на широких спинах мулов. Смиреннейшие трудяги, они совершали, однако, самые замечательные исследовательские путешествия и пускались в десятки опасных походов, опережая Колумба и Кабота [70] и охватившую весь мир страсть к мореплаванию, и целью их опасных странствий было не золото, специи или торговые пути, а древние манускрипты, немного усохшие пергаменты из телячьей кожи, чьи тайные миры возвращались к жизни только после многодневных и долгих блужданий по труднопроходимым и кишащим разбойниками горным тропам.

И наконец, я знал, что величайшее из таких открытий было сделано примерно в 1460 году, меньше чем через десять лет после захвата турками Константинополя, когда один из бесстрашных посланцев Козимо привез во Флоренцию первые четырнадцать книг «герметического свода». Это обнаруженное в Македонии сокровище являлось не менее ценным — по крайней мере, так полагал Козимо, — чем индийские специи или перуанское золото инков, и стоит оно всех других книг в библиотеке Медичи, вместе взятых. Рукописи эти прибыли во Флоренцию вскоре после подлинных диалогов Платона, найденных в Македонии Джованни Ауриспа. Но Козимо заказал Марсилио Фичино, величайшему ученому Флоренции, а следовательно, и величайшему ученому всего мира, перевести сначала труды Гермеса, поскольку он, как и Фичино, разделял общее мнение, что все свои знания Платон позаимствовал не у кого иного, как у древнего египетского жреца Гермеса Трисмегиста. Ведь разве такой древний ученый, как Ямвлих Апамейский, не писал, что Платон во время посещения Египта испил до дна чашу благочестивой мудрости Гермеса Трисмегиста? Тогда чего же ради Козимо должен читать копии выскочки Платона, если он разжился оригиналами, принадлежавшими самому Гермесу Трисмегисту?

Фичино усердно переводил эти четырнадцать книг с греческого на латынь, а тем временем во Флоренции, да и во всей остальной Европе, возникло множество слухов о существовании пока не обнаруженных новых герметических рукописей — и в Македонии, и в других местах. В итоге, подкупив множество священников и обшарив множество храмов, нашли еще около двадцати рукописей, но все они, за исключением трех, оказались версиями или отрывками первых четырнадцати книг, так что в сумме получилось семнадцать обнаруженных герметических текстов. Через сто лет после смерти Козимо греческий текст македонских рукописей издали в Париже, и впоследствии оба перевода «герметического свода» — и латинский, и греческий — выдержали множество изданий, с бесчисленными исправлениями, а сэр Амброз, видимо, дотошно собирал все герметические издания и переводы, что успели напечатать в Европе за прошедшие две сотни лет.

Поманив меня к книжным полкам, Алетия показала, что ее отец приобрел издания, которые подготовили Лефевр де Этапль, Турнебус, Флуссас, Патрицци, Розелли, даже тринкавелливское издание Иоханнеса Стобея, македонского язычника, более тысячи лет назад собравшего воедино часть герметических рукописей. Но ни в одно из этих собраний, утверждала она, не входила восемнадцатая рукопись, первый герметический текст, обнаруженный почти двести лет назад, — «Лабиринт мира».

Я скептически поглядывал, как она стояла около книжной полки и скороговоркой проговаривала все названия одно за другим, и думал о том, какая жалость, что сэр Амброз истратил такие огромные деньги — на эти тома, по крайней мере. Все они, правда, в добротных переплетах, и я мог бы быстро продать их любому из дюжины коллекционеров. Но пятьдесят лет назад Исаак Казобон доказал, что весь «герметический свод» — этот предполагаемый первоисточник древнейшей магии и мудрости нашего мира — не что иное, как подделка, плод труда нескольких греческих ученых, живших в Александрии в первом веке от Рождества Христова. Так какую же ценность или интерес могла иметь еще одна подобная книга, очередная подделка?

Карета пересекла узкий ручей, с обеих сторон из-под колес взметнулись фонтаны воды. Задаток в виде золотых соверенов — целая дюжина — тихо позвякивал в моих карманах. Я прикрыл глаза и не открывал их, насколько я помню, пока мы не достигли дымного Лондона, запах которого, могу поклясться, никогда еще не казался мне столь приятным.

Глава 8

Битва за Прагу длилась меньше часа. Солдаты Фридриха и их ненадежные земляные укрепления не способны были противостоять императорским полчищам с их кремневыми мушкетами и двадцатичетырехфунтовыми пушечными ядрами. Артиллерия в пух и прах разнесла линию обороны перед Летним дворцом, и затем в дело вступили мушкетеры: уравновесив свои ружья на развилках опор, они палили по скользящей и скатывающейся вниз по склону горы чешской пехоте. Тех, кто избежал мушкетных пуль, выкосили сабли кавалерии, которая чуть позже пронеслась по Потешному парку, сметая все на своем пути. Увернувшиеся от столкновения с кавалерией и прорвавшиеся в ворота замка солдаты рассыпались по его территории, а те, кто не успел, бежали к реке. Они пытались переплыть Влтаву на излучине, рассчитывая добраться до еврейского квартала или до Старого города и надеясь, что водная преграда защитит их от грозного врага.

Мирные обитатели замка тоже пытались перебраться через Влтаву. Перегруженные кареты, запряженные мулами и ломовыми лошадьми, стояли вереницей, теснясь по трое в ряд на всем протяжении моста, заполняя всю узкую, стиснутую домами Карлову улицу вплоть до Староместской площади. Сама королева находилась в середине этого плотного потока, ее скарб, поспешно связанный в узлы, громоздился на крыше экипажа, словно у цыган или бродячих лудильщиков. Чуть раньше ей подали меховой плащ и посадили в королевскую карету. Сейчас ее карета покачивалась на мосту, парчовые оконные занавески грустно шуршали, а колеса терлись о крытые повозки и ручные тележки, которые толкали спасающиеся бегством подданные. Медленно проплывали мимо статуи святых. Несколько месяцев назад они были обезглавлены по приказу королевы, и сейчас один вид их наполнял сердце ужасом. Напоследок показалась деревянная статуя Богоматери — еще одно зыбкое привидение. Но кучер прикрикнул на испуганных лошадей, пригрозив им кнутом. С Богоматерью или без нее, королева проедет все-таки в Старый город.

Эмилия также двигалась в Старый город. Покинув Испанские залы вместе с сэром Амброзом, она бежала по уже почти опустевшим дворам — лишь несколько слуг еще толкали перед собой ручные тележки, нагруженные мехами и бочонками с вином, считая, что успеют унести ноги до того, как императорские войска прорвутся через ворота и всерьез займутся грабежом замка. Хотя в библиотеке им мало чем удастся поживиться. Два ее помещения уже пылали; в коридорах клубился черный дым, а языки пламени озаряли ярким мерцающим светом бастионный сад и луковичный купол собора. Пушечное ядро, проломив стену, угодило в жаровню, и языки пламени почти сразу перекинулись через пролом. Сэр Амброз попытался сбить их своим плащом, и его огромная кривая тень заметалась по стене, но пламя все разгоралось — и ему пришлось отступить, поскольку почернел уже не только оштукатуренный потолок, но и сам воздух. Развернувшись кругом, он протянул Эмилии затянутую в черную перчатку руку.