Воевода я был начинающий, но ошибки в руководстве войском уже видел. Однако захотят ли искать и исправлять эти ошибки и промахи воеводы и сам государь? Не сочтут ли меня клеветником, желающим умалить блеск их побед? Не наживу ли я себе могущественных врагов?

Написав свои бумаги, я мучился этими вопросами и не находил на них ответа. Все-таки самому надо ехать в Москву — советоваться с Кучецким. Он хоть и воевода, но расклад сил при дворе знает. Наверняка подобные мысли приходили в голову кому-либо из воевод — уж он-то должен был что-то слышать о том, чем все это заканчивается.

А сейчас думные люди не особо заняты: все равно зимой особо делать нечего, и войны об эту пору ведутся чрезвычайно редко. Это хлопотно и накладно: надо и шатры с собой таскать, и еду, но даже сало через несколько дней промерзнет до каменистой плотности. Сено и овес для лошадей приходится везти с собой — это летом они пасутся на подножном корме.

И в итоге обоз получается большим — едва ли не больше боевой колонны. Он сковывает действия войск, требуя при этом ратников для своей охраны. К тому же и трофеи при зимних войнах невелики. Зерно и прочие продукты большей частью — в городах, в амбарах, под защитой крепостных стен — попробуй-ка их возьми. А те же татары воевать налегке идут, надеясь захватить харчи у врага. Это назад они идут с обозами да пленными. А если еще учесть короткий зимний день, то и вовсе получается — зимой воевать со всех сторон невыгодно.

Много чего передумано было мною в эти дождливые дни, есть и в них своя польза.

После обдумывания и написания своего труда я еще несколько дней мучился от безделья. «Хоть бы морозы поскорей ударили», — как заклинание повторял я. Но в природе все идет своим чередом, и на дворе был только ноябрь.

От нечего делать я заперся в кабинете, взял в руки древний манускрипт, что был найден мною в подземелье, недалеко от моей деревушки. Много чего интересного я узнал благодаря привидению, появлявшемуся каждый раз после прочтения непонятного заклинания.

Я вновь — в который уже раз! — прочитал непонятные слова.

В центре комнаты возникло марево; оно сгустилось до тумана — зыбкого, дрожащего, и в нем появилось лицо.

— Давно ты меня не вызывал, — сказал призрак.

— Некогда было, воевал, — буркнул я.

г — Поговорить захотелось? — возможно, мне показалось, но в голосе призрака прозвучали ехидные интонации.

— Узнать хочу, как дальше дела мои пойдут. Стоит ли мне ехать в Москву?

— Экий ты хитрый! От судьбы не убежишь, ее не обманешь. Но так и быть — подскажу, уж очень ты прямолинеен, прямо туп иногда. По моей подсказке Книгу судеб нашел, а склянки на полке видел?

— Так князь небось алхимиком был?

— Не без этого. Спустись снова в подземелье — там, в комнате, где Книгу судеб нашел, найдешь две одинаковые склянки. Порошок в них: в одной — белый, в другой — желтый. Свойства у них чудесные. Забери, они тебе пригодятся. И на том — прощай.

— Эй, погоди! Чего со склянками-то делать?

Но лицо в тумане побледнело и исчезло, да и

сам туман несколько мгновений спустя рассеялся, как будто его и не было.

Вот так всегда — паук пыльный. Скажет что- то важное, да не все. Пойди — догадайся, что это за склянки и для чего они? Может, яд в них? Так мне он ни к чему. Я и ножа отравленного боялся, лишний раз в руки не брал, и после битвы нож так и не искал, да и сами ножны после боя сразу выкинул. Да нет, не должен призрак мне яд подсовывать. Не собираюсь же я царя или князей отравить. Но ведь сказал же призрак о склянках, стало быть — важное что-то в этом есть. «Надо склянки найти, — решил я, — а потом видно будет, что с ними делать».

Только как туда добраться, когда дороги развезло? Опять ждать. Ждать, ждать — ненавижу это слово. Однако пришлось смириться, и больше времени проводить с семьей.

Я был ласков с женой, с Василием обсуждал прошедшие сражения — пытался заставить его мыслить, выискивать ошибки мои, его и воевод других полков. Я хотел, чтобы он думал, анализировал, а не просто только впитывал полученные, прочитанные или увиденные события. Да и вообще — дети должны быть совершеннее или умнее своих родителей — но крайней мере, к этому надо стремиться.

Молод был пока Василий — даже для десятника. Многие воины в его десятке, начинавшие еще при мне, были опытнее его. Но опыт — дело наживное, было бы желание учиться, а оно у сына было.

Наконец дожди прекратились, выпал первый снег, под которым еще была грязь. И только через неделю ударили морозы. Сразу резко похолодало — градусов до десяти. За несколько дней грязь замерзла, и на реке встал ледок — правда, пока тонкий, хрупкий.

— Вот что, Федор. Возьми веревку и фонарь. Хочу съездить к колодцу заброшенному.

— Ратников и лопаты брать? — уточнил Федька-заноза.

— Нет, быстро обернемся и копать в этот раз не будем.

— Не лежит у меня душа ездить к тем развалинам, — признался Федька. — Чертовщиной там пахнет, нечистой силой.

— Однако книжицы, что мы оттуда достали, монахи с удовольствием взяли, — парировал я.

— Так-то оно так, — вздохнул Федька. — Когда выезжаем?

— Давай завтра с утра.

Мы выехали утром, часов в девять — еще темно было, да зимой поздно светает. Немного вьюжило, воздух пах морозом, бодрил. А в полушубках и шапках тепло, на лошадях попоны теплые, бегут резво — застоялись в конюшне.

Вот и знакомые места — холмик небольшой, колодец прикрыт деревянным щитом. Едва нашли его под тонким пока слоем снега. А недели через две его навалит столько — до весны вход не найдешь.

Мы с трудом сдвинули примерзшую крышку, сбросили веревку. Я прихватил масляный фонарь в корпусе из олова со слюдяными оконцами, спустился, высек огонь и зажег фонарь. Тянуло сыростью, землею — навевало мысли о могиле. Тьфу, примнится тоже.

Я полез в узкий лаз. Вот и помещение, где нашли книги — пустое теперь. Так, направо дверь, переход, еще дверь… Точно, здесь Книгу судеб нашел.

Я поднял фонарь, осмотрелся. Его скудноватый свет выхватил запыленные полки, на них — непонятные кувшинчики. Не о них ли говорил призрак? По-моему, он упоминал склянки.

Я повернулся к другой стене. Ага, есть — стекло блеснуло. Стоят на полке две склянки, по размеру — как стаканы, со стеклянными же притертыми пробками. Понюхать? Нет уж, рисковать не буду, заберу и рассмотрю уже при свете.

Я сунул склянки в заплечную суму и осмотрелся. Вроде бы больше ничего, заслуживающего внимания. Призрак каждый раз вещает новое о чем-то, скрытом в развалинах. Нет, чтобы сразу про все рассказать.

Я выбрался из колодца, отряхнул с одежды и лица паутину.

— Ты прямо как диавол из преисподней вылез! — захохотал Федька. — И что же, спрашивается, лазил — ничего с собой и не взял. Не нашел, что ли?

Я отмолчался.

Мы задвинули бревенчатый щит на зев колодца, слегка набросали ногами снег. Если теперь и нужно зачем-то будет в подземелье, то теперь уж — до весны.

Заехали в деревню, благо — Смоляниново было рядом; я поговорил с управляющим. Изба для кружевницы была поставлена, и теперь для мастерицы делали коклюшки да нить готовили. Это хорошо — будет чему детям крестьянским поучиться, ума-разума набраться. Эх, школу бы еще сделать — хотя бы для того, чтобы детей грамоте учить. Грамотный человек любому ремеслу обучается быстрее, да и отдача от него больше. Надо будет по весне обдумать. Воскресные церковные школы в больших приходах существуют, Да там только Библию читают и Жития святых. А мне хотелось научить детей читать и писать, простому счету.

Избу сделать не проблема, — где учителя найти? Может, с настоятелем Саввой поговорить? Монахи все грамоте обучены, может, и изъявит кто желание. Не близко, конечно, от монастыря — так подводу летом или сани зимой могу выделить. Надо съездить, поговорить. Найдется желающий — будет и изба.

Домой мы вернулись в сумерках, когда на небе уже звезды ярко светили да месяц высоко стоял. Вокруг месяца ореол радужный светился — к морозу.