– Нет, найдем, – ответила Мария, и неожиданная надежда прозвучала в ее голосе. – Мы узнаем все, когда Карнавал закроется, в предрассветный час.

Ночь была длинной. Очень длинной и заполненной лицами, лицами, лицами. Голоса все еще эхом отдавались в его голове. Они звучали громко и отчетливо. Но он знал, что сейчас их нет рядом. Это было другое место – не то, где вокруг кружили и кружили люди и мешались лица. То место было шумным и ярко освещенным, на пол был насыпан песок, и вокруг помоста роились тысячи лиц, горя двумя тысячами глаз. Здесь все было не так. Здесь было тихо, темно, все кругом завешано тканью, и было лишь одно лицо и одна пара глаз.

Но тысячи ножей никуда не исчезли.

Они впивались в него, прорастали изнутри, прорываясь наружу. Они торчали из всех ран его усталого тела. Когда он делал шаг, то острие, вылезающее из одной ноги, могло ранить другую ногу. Поэтому его возили в повозке, носили туда-сюда, как корзину с яблоками. Сначала его поместили в одно место, потом перевезли в другое, оба раза, когда его извлекали из повозки, ножи вонзались в тело и падали на землю. Он был просто набит, нашпигован ими. Он пытался стряхнуть лезвия, освободиться от ножей, но всего парочка упала в песок, остальные же никуда не исчезли.

Он чувствовал себя очень странно. Люди, которые перевозили его, были нормальными людьми, – из них не торчали острые сабли. Лица, кружившиеся вокруг, были лицами нормальных людей, никто из них не проращивал в себе кинжалы. Теперь он думал о том, какое было бы счастье, если бы он тоже был таким, как они, если бы все его тело не щетинилось металлическими ножами.

Он не помнил себя нормальным. Он даже не мог вспомнить своего имени, хотя понимал, что имя-то у него должно было бы быть. Он не помнил ничего, что было до того, как он, обнаженный, производил на свет массу кинжалов.

Так он и сидел в тени какой-то палатки, чувствуя, как вылезают из спины десятки острых металлических иголок. Дюйм за дюймом они прорывались сквозь его плоть, стремясь выбраться наружу. Маясь, он попробовал стряхнуть с себя кинжалы, но на землю упал лишь один, и боль, которая пронзила рану, кровь, которая из нее хлынула, были просто непереносимы.

Он решил ждать. Спокойно. С широко открытыми глазами. Обливаясь холодным потом. Затаив боль и ощущая лишь страх, который холодил тело и душу ветром. «Интересно, исчезнет ли тьма», – думал он. И тут появились еще двое.

Они казались тенями в темноте. Скользнули внутрь, откинув полог палатки. Один был высоким и худым, как тень дерева, сбросившего на зиму листья. Вторая – маленькой и хрупкой. Голоса были приглушенными и казались нереальными. Они подошли к нему с разных сторон. От них исходил дух страха и отчаяния.

Человек-кинжал сидел тихо, затаив дыхание. Только глаза двигались в темноте, следуя за ними по палатке. Он надеялся, что они не заметят его, что они пришли за кем-то другим. Но они уверенно приблизились и начали перешептываться.

– Не-е бо-ой-ся-а-а, – раздался голос маленькой тени, женский голос.

Человек-кинжал прикусил губу, и по щеке сползла большая слеза страха. Она подошла поближе и коснулась его шеи, которая горела страшным огнем. Другая тень тоже приблизилась, став рядом с женщиной.

Человек-кинжал дико задрожал и закричал, заставив их отступить, и тут страшная догадка пронзила его мозг – он понял, что ему все равно, что кричать, что звук совершенно бессмыслен. Но все-таки эти двое отошли, и теперь заговорил длинный, по-прежнему держась на расстоянии.

– Тыыы пооомнииишьшь, чтоо теебяа зоовуут Дооомиинииик?

Холодный пот покатился со лба человека-кинжала, капая на саблю, которая торчала из его груди. Последнее слово «дооомииинииик» эхом отдалось у него в голове. В нем было что-то знакомое, оно всколыхнуло память, как ветер, пробежав по листьям дерева и траве луга. Домииинииик… Он снова задрожал.

– Спаасиии гоосподии, – пробормотал человек-кинжал какие-то слова, они казались бессмысленными, но несли некоторое облегчение. Женщина вздохнула.

– Хоорооошоо, – сказала она, снова подходя и касаясь его руки ласковыми пальцами, – хооороошоо, в нееем еещее чтоо-тооо остааалооосьсь.

Теперь ее рука подняла его правую руку и начала нежно поглаживать кровоточащие и приносящие боль раны.

Он бессмысленно опустил глаза на уродливый обрубок руки.

Женщина повторила свой вопрос.

– Ктооо отрееезал тебееее палеееец?

Слова все еще не содержали в себе смысла, отдаваясь эхом в его пустой голове, где билось, повторяясь, одно и то же слово дооомиинииик…, дооомиинииик…, дооомиинииик…

Женщина покачала головой и отпустила его руку. Она долго стояла и смотрела на него, а потом наклонилась и подняла что-то с пола. Когда она выпрямилась, предмет блеснул у нее в руках.

Это был нож, который выпал у него из спины.

Человек-кинжал тяжело вздохнул, когда она снова подошла к нему. Ее маленькие крепкие и ласковые руки заставили его оторвать руки от лица. Она взмахнула кинжалом перед его лицом, показывая, как ему отрубили палец. Сталь блеснула в воздухе. Она крикнула:

– Ктооооо?

И тут человек-кинжал вспомнил, как когда-то такое же блестящее острие мелькнуло над его рукой. Оно пронеслось как раз там, где был указательный палец, жестоко разрывая кожу, плоть и проходя сквозь кость.

– Ктооооо?

Нет, тогда его руку удерживала на месте мужская рука, мужская рука держала и тот нож. Руки были искореженными, скрюченными какой-то страшной болезнью, но сильными. Он кожей вспомнил их силу и легкую дрожь, вспомнил, как ослабло напряжение, когда нож почти отрубил палец. Вспомнил, что всего его опутывали веревки, стягивающие грудь, ноги и руки. Он пытался вырваться, пытался убежать, но не мог. И нож прошел сквозь плоть. Окровавленный палец упал на пол.

– Кто?

Руки свело от крепких пеньковых веревок. Человек-кинжал вспомнил, как он выпутывался из веревок, стараясь отделаться от стула, к которому его привязали, а над ним, улыбаясь, стоял человек. Черный плащ терялся в темноте комнаты. Он чувствовал, как впиваются в него глаза незнакомца, но не видел его лица. Капюшон скрывал все черты. А потом он вспомнил низкий, вызывающий дрожь смех человека, который сделал всю эту страшную работу. И из этого смеха кристаллизовалось имя, оно ударило в виски человеку-кинжалу, и он, тяжело ворочая языком, выплюнул его наружу:

– Кольни…, никольку…, кукольник…

Глава 10

Это была обычная ночь, похожая на любую ночь на Карнавале. Порывистый полночный ветер рвался с гор и рыскал по аллеям. Крики орлов прорезали черный воздух, мешаясь с криками и смехом посетителей.

Но сцена Марии и загончик Гермоса были сегодня пусты и темны. Великан и слепая прятались в зарослях кустарника у ограды, наблюдая за жилищем Кукольника. Владелец Карнавала как раз должен был выйти на привычную ночную прогулку. Луна перешла границу нового дня.

– А что мы будем там искать? – спросил Гермос.

– Доказательства того, что Кукольник убийца, – прошептала Мария. Несколько секунд она молча прислушивалась к ночным шорохам.

– Вот он, – также шепотом сообщил Гермос, наблюдая за Кукольником.

Мария еще ниже пригнулась за кустами и спросила:

– Что он делает?

– Выходит.

Человек в черном плаще появился на пороге домика и остановился в дверях. Он поежился от ночного холода и поплотнее запахнулся в плащ, а потом направился в сторону квартала артистов.

Несколько минут Гермос наблюдал за ним.

– Ушел.

– Пора, – ответила Мария, выходя из укрытия. Гермос взял ее за руку и повел по поросшей травой тропинке к дому Кукольника.

Дом был уродливым и странным. Его передняя часть некогда была гигантским вагоном для перевозки животных, и на ней до сих пор красовалась надпись «Экзотические слоны», только колеса давно сняли, сзади к ней лепились комнаты, построенные из проволоки, обломков дерева, старых палаток, напоминавшие страшный лабиринт злого волшебника.