– Заходи каждый! Заходи все! – выкрикивал узенький человечек в полосатой рубашке и с гипсовой повязкой на лбу. – Поглядите на уродов Л'Мораи – обиженные природой, отринутые судьбой – все живые! Заходите на Карнавал – взгляните в лицо своим глубинным страхам!

В белой будке недалеко от него сидел толстый человек в красной шелковой рубашке.

– Будущее ждет! Отыщите его щедрую руку в лабиринтах случая! Сыграйте в игру с удачей! Нищие становятся королями, а короли нищими.

– Огромные мерзкие существа – все как один убийцы. Посмотрите – они на привязи. Посмотрите, как они будут умирать. Глядите, как они будут драться на ринге единоборства. Драться на смерть! – кричал третий, держащий огромное бревно на загорелых плечах.

Джурон рассматривал толпу, стекавшуюся на Карнавал.

– Они прошли весь путь от Л'Мораи, – бормотал он, – как скотина идет на забой, с широко открытыми глазами и ничему не сопротивляясь.

Внимание Джурона привлек мальчишка, который болтался возле камня. Ребенок провел ручонкой по блестящему граниту, а потом отступил на несколько шагов и, не замечая отвратительную тварь, которая притаилась в тени, начал по складам читать:

– Боль-шой Кар-кар-карнавал Л'Мораи. Ос-основа-основатель Джурон Сай-Сайн. 1272. – Радуясь собственной находчивости, мальчишка снова подошел к камню и нащупал маленькой ручонкой букву О. Цемент был неровным на том месте, где мастер заделал свою ошибку.

– Да, мой мальчик, – произнес Джурон. – В нынешнем, 1272 году, здесь будет построена большая арена.

Испуганный неожиданным хриплым голосом вороноподобного существа, мальчишка кинулся бежать со всех ног. Сайн долго смотрел ему вслед, не упуская ни единого шага, ни одного движения малыша, пока тот, нырнув под большой тент, не скрылся из виду.

Сайн, вздохнув, снова привалился к камню. Он полез в глубокий карман плаща и достал свечу и трутницу. Под привычными пальцами коробочка легко открылась, и он достал оттуда огниво, потом зажег свечу, прикрыв пламя жилистой ладонью.

– А как там мой братец? – взволнованно пробормотал он.

Навалившись на камень, он сдвинул верхушку гранитной глыбы, и перед глазами предстала небольшая темная комната. Неожиданно налетевший ветерок заставил пламя свечи зловеще колебаться.

Успокоив огонек между ладонями, Джурон поднес свет к комнатке. До пола было фута четыре. Пламя вспыхнуло ярче, осветив остатки семи или восьми свечей, сгоревших до основания – до капель воска, которые покрывали пол жирными пятнами.

Джурон заглянул внутрь. С остатков свечей он перенес свое внимание на ногу человека, который лежал в углу каменного мешка. Кости выпирали через пергаментно-белую кожу, а вены рисовали красно-синюю карту на его худой икре. Глаза, закрытые в беспокойном полусне, были опухшими, а губы – сухими и бугристыми. Отвратительно улыбаясь, Джурон положил свечу возле ноги. Пламя начало лизать истощенную плоть.

С криком боли человек проснулся и поджал ногу, чтобы спастись от огня. Он широко открыл глаза и уставился наверх, шепча:

– Это ты, Джурон?

– Ты с каждым днем становишься все больше и больше похож на меня, братец, – отозвался Джурон.

Андрэ покачал головой и сел, прислонившись к холодной стене.

– Что – что ты со мной делаешь, Джурон?

– Ты что, не помнишь, Андрэ? Лекарство было таким же сильным, а?

– Пожалуйста, Джурон, я умираю от жажды.

– Прости, братец, – последовал холодный ответ. – Еды и воды больше не будет. Ты и так достаточно загадил камень. Пришло твое время умирать.

– Чем я это заслужил?

– Лучше будет, если я тебе не отвечу, – спокойно бросил Джурон. – Молись о прощении. – Он порылся в складках плаща и вытащил поблескивающую рубиновую подвеску. – Ты видел, что я нашел? Голос из камня стал бешеным:

– Отдай это мне, Джурон! Отдай! Это мое по праву рождения.

– Тебе осталось только побеспокоиться о правах смерти. К тому же его целительная сила распространяется на болезни и раны, а не на голодное угасание.

– Если ты собираешься убить меня, то дай мне хотя бы умереть, не снимая своей подвески. Умоляю тебя…

– А разве ты дал мне поносить камень, когда меня обезобразила чума? Мольба Андрэ перешла в рычание:

– Отдай мне подвеску, Джурон. Или я прокляну тебя, и тогда твои муки превзойдут мои вдвое!

– Завтра начнется строительство арены. Будет выложен первый ряд камней, начиная с этого – в котором лежишь ты. А потом будет еще один ряд, и еще…

– Я буду кричать.

– Как вчера и позавчера? Думаю, нет. Этот порошок делает тебя молчаливым, – ответил Джурон, открывая стеклянную баночку.

– Я ненавижу тебя, Джурон. Вся моя любовь обратилась в ненависть.

– В конечном счете, мы одинаковы, – отозвался Джурон, высыпая тончайший порошок в каменную могилу брата.

Глава 1

Мария отбросила назад угольно-черные волосы и поправила повязку, закрывающую глаза. Затем, оставив на столе перед собой все кинжалы, кроме одного, она подняла клинок и приготовилась кинуть его. Толпа затихла. Сильным броском кисти, молодая женщина послала кинжал прямо в душный воздух. Острый нож взлетал все выше и выше, и в тишине Мария прекрасно слышала резкий звук, с которым он режет воздух. После минутного замешательства она услышала взрыв толпы и резкий всхлип холста тента где-то наверху.

– Видите, – крикнула она хорошо поставленным актерским голосом, – точность – инстинкт, а не зоркость глаз.

Переступив босыми ногами по песку, она продолжила:

– Вы уже убедились, что я слепа. Я ношу повязку только для тех, кто этому не верит. – Она подняла руку и выставила перед зрителями открытую ладонь. – Но для того, чтобы поймать кинжал, мне нужны не глаза, а руки.

Шорох падающего кинжала потонул во вздохе толпы. Ладонь сомкнулась на рукоятке ножа, Мария взмахнула им и, широко улыбаясь, добавила:

– Инстинкт важнее глаз.

Она раскланивалась, а толпа взрывалась неутихающими аплодисментами. Подойдя к столу на сцене, Мария глубоко вздохнула, готовясь к новому номеру, и взяла еще два кинжала. На сцене воняло потом и дымом – сегодня собралась самая большая толпа за весь год. Мария кинула в воздух первый нож, за ним быстро последовал второй, она поймала первый и тут же из быстрых рук выпорхнул третий. Толпа замерла, а Мария чутко прислушивалась к ритму ножей, которые ловила и подбрасывала.

– Искусство жонглирования – древнее и благородное, – говорила она в промежутках между падением и взлетом острых стальных клинков. – Сам Совет Л'Мораи – труппа жонглеров, поддерживающая бесконечный круговорот справедливости и свободы, закона и прав. Я рада, что они мастерски владеют приемами жонглирования. Даже вы – простые люди – и те жонглеры. – Она подбросила последний нож, который держала в руках, и прибавила еще один со стола. Толпа взорвалась аплодисментами.

– Конечно, ни советника, ни простолюдина нельзя назвать совершенным жонглером. Мы всего лишь люди. Мы стареем, и часы наших сердец теряют свой четкий ритм. – Говоря, она не прекращала жонглировать, но теперь пропускала некоторые ножи. – В конце концов сердца теряют последний пульс. – Она отложила два ножа и послала в воздух только два последних. – Мы стареем, а потом ритм прекращается вовсе. – Она подбросила два клинка и дала им спокойно вонзиться в песок у своих босых ног. – И мы умираем. Но едва только ритм восстанавливается, – она опять стала подбрасывать пять клинков, – мы живем снова.

Вдруг что-то больно ударило Марию в лоб, она испуганно отступила назад, стараясь удержаться на ногах, и упавшее лезвие скользнуло вдоль ее икры. Она тяжело осела на песок, подтянула ногу к себе и прижала к ране вспотевшую ладонь.

Только в это мгновение Мария услышала смех толпы и почувствовала запах гнилого яблока, которое ударило ее. Придерживая рану, она попыталась встать, но голова и тело будто налились свинцом.

– Ну и как твой ритм? – раздался крик из рядов зрителей.

Сжав зубы от боли, Мария старалась не упасть в обморок. Толпа была огромной и возбужденной, а нога уже раскалилась от крови. Почувствовав, как становится мокрым песок, на котором она сидела, она беспомощно повернула голову к людскому морю. Тихий стон сорвался с ее губ.