Распаляемый такими думами, царь привстал и сел на постели. Какое-то время он не мог успокоиться, словно с кем-то разговаривая и споря, размахивал руками. Наконец стал успокаиваться, и тут у него возникла мысль, от которой его прошиб холодный пот: «А что, если задуманное они совершат сейчас? Быть может, убийцы рядом?» Ирод в тревоге посмотрел на тяжелый занавес, отделяющий его покои от помещения, где размещался отряд телохранителей. «Нет, — успокоил он себя, — там верный Башар, идумеянин, ненавидящий иудеев. Его же первого заговорщики повесят, как своего ненавистного врага. Нет, Башар не выдаст». От пережитого волнения Ирод почувствовал, что у него пересохло в горле. Он протянул руку к стоящему рядом кувшину с греческим вином. Поднес горлышко сосуда к губам и, запрокинув голову, стал пить, блаженно ощущая терпкий вкус и ароматно-пахучую свежесть виноградной лозы. Струйки вина потекли по бороде Ирода, капая на тунику, отчего на груди расплылось большое красное пятно. Напившись, Ирод отставил амфору и прислушался к своим ощущениям. Вино, приятно согревая внутренности, приносило успокоение. Повздыхав, царь прилег на своем ложе, и дремотное состояние вновь охватило его.

Едва заметный шорох заставил Ирода вздрогнуть. Он оглянулся и увидел, как тяжелая виссонная портьера, отделявшая его спальню от комнаты с личной охраной, вначале заколыхалась, а затем стала медленно отодвигаться. На царя напал страх. Почему-то он уже знал, кто сейчас войдет в спальню. Предчувствие его не обмануло. В спальню вошел его сын Александр. «О хитрец, — подумал Ирод, — кого же он хочет обмануть? Ведь я знаю, у него под плащом спрятан меч». Царь с нарастающим волнением наблюдал за приближением сына и лихорадочно соображал, что предпринять. Он уже хотел незаметно встать с постели и спрятаться. Но не тут-то было. Его тело словно налилось свинцовой тяжестью. Он не мог даже пошевелиться. И тогда царь подумал, что Александр не знает, что он видит его. А если бы знал, что отец не спит, то не посмел бы поднять на него руку. Ирод сделал усилие, чтобы заговорить, и, холодея от страха, понял, что не может произнести ни одного слова. В это время вновь стала отодвигаться завеса, и у Ирода проснулась надежда: может быть, это верный Башар идет на помощь. Но вместо телохранителя вошел крадущейся походкой его второй сын, Аристобул. «Нет, — с отчаянием подумал Ирод, — помощи от него не дождешься, он же в заговоре с братом». Александр между тем приблизился к ложу, оглянулся, вынул из-под плаща короткий меч и занес его над грудью отца. Ирода охватил такой неимоверный ужас, что он отчетливо, до физической боли ощутил, как лезвие меча пробивает его грудную клетку. Как оно разрывает его внутренности. Царь дико закричал. Он не переставал кричать и тогда, когда понял, что это был только сон. Кричал, видя, как по спальне мечется перепуганный евнух Панкратий. Кричал и тогда, когда в спальню вбежала с горящими факелами дворцовая стража. Кричал и не мог остановиться. 

ГЛАВА 3 

Когда дикий, нечеловеческий крик гулко разнесся по мраморным анфиладам царского дворца и достиг женской половины, Иродиада вздрогнула и открыла глаза.

— Огня! — Иродиада старалась придать своему голосу властность, но голос дрожал и получился лишь жалобный вскрик юной отроковицы. Служанка, соскочив с постели, тут же стала высекать кресалом огонь. С зажженным светильником она вбежала в спальню Иродиады.

— Госпожа, не бойтесь, я здесь. Вам ничего не угрожает, это в другой половине дворца.

— Я и не боюсь, — досадуя на свою слабость, раздраженно ответила девочка, — я и сама прекрасно все слышу. Мне просто хочется, чтобы было светло.

— Хорошо, госпожа, пусть будет светло, — тут же с готовностью откликнулась служанка и зажгла второй светильник на медном канделябре, укрепленном в стене рядом с ложем Иродиады.

Колеблющийся свет пламени бросал свои блики на встревоженное лицо Иродиады. Несмотря на уверения, она все же боялась. И боялась мучительно. Иродиада знала: это кричит ее дед. Такое в последнее время с царем происходит все чаще и чаще. Мать рассказывала Иродиаде, что на деда среди ночи вдруг находит исступление, когда его расстроенному воображению предстают видения и начинают неистово терзать душу царя. И тогда он кричит. Он зовет свою любимую жену Мариамну, казненную им много лет назад. Он умоляет, проклинает, обещает наказать наветчиков. Но кого казнить? Царь уже казнил всех, кто по его же распоряжению судил Мариамну. Иродиада все это знала и, именно потому что знала, боялась. Девочке казалось, что ее, так похожую на свою родную бабку, схватят и поведут на казнь. Казнят, потому что похожа. Потому что она дочь Аристобула, рожденного Мариамной от Ирода и в ее жилах тоже течет благородная кровь царственного дома Хасмонеев. Это ощущение представительницы Хасмонейской династии, вселявшее в Иродиаду надменную гордость за свое происхождение, в то же самое время порождало в ней великий страх.

Привстав с постели, отроковица чутко прислушивалась к крикам и беготне слуг. Но вот наконец во дворце воцарилась тишина, и девочка облегченно вздохнула. Ей показалось, что в спальне нестерпимо душно, то ли от коптившего светильника, то ли от прошедшего жаркого дня. Иродиада встала со своего ложа. Как была в длинной полотняной ночной тунике, так в ней и вышла на открытую балюстраду, соединяющую галереей несколько спален женской части дворца. Вышла — и замерла от охватившего ее восторга. Прямо перед ней расстилался освещенный редкими огнями Иерусалим, выступая из ночного мрака неясными силуэтами зданий и башен. Но девочка смотрела не на город. Задрав голову, она завороженно глядела в небо. Громадный, черный с голубым отливом шатер, унизанный яркими звездами, распростерся над головой. Иродиаде вдруг представилось, что в эту ночь все принадлежит только ей одной: и это небо, и эти звезды, таинственно мерцающие во тьме, и весь город, расстилающийся перед ней. Она смотрела на звезды и мечтала, что они могут заговорить и открыть ей очень важную тайну. Тайну, которая поможет ей покорить весь мир. Особенно взгляд притягивала одна звезда, горевшая ярче других и напоминавшая крупный драгоценный камень в царской диадеме деда. Невдалеке от этой звезды она заметила другую, небольшую желтую звездочку, похожую по цвету на топаз. «А может, это и есть драгоценные самоцветы? — мечтательно думала девочка. — Что если бы они сейчас посыпались сюда? Я бы стала самой богатой на всем свете. Богаче, чем когда-то была египетская царица Клеопатра, перед которой преклонялись даже цари. А ведь придет время, и я буду царствовать» — от этой мысли у Иродиады все похолодело в груди в каком-то сладостно-истомном восторге, и она испуганно оглянулась, опасаясь, как бы кто не подслушал ее мысли. Но кругом царила прохладная тишина ночи, нарушаемая только стрекотанием цикад. Ей вдруг припомнился душераздирающий крик деда. «Этот крик словно возвещает о наступающей беде. Так он еще никогда не кричал», — подумала отроковица, и ее сердце сжалось в тревожном предчувствии. Иродиада поглядела еще раз на звездное небо, но без прежнего чувства восторга. Мир, окружавший девочку, теперь казался чужим и враждебным, а мерцающие звезды — холодными и равнодушными.

Иродиада возвращалась в свою спальню, когда услышала плач и горькие стенания, раздающиеся из покоев матери. Девочка тут же бросилась в ее покои и застала картину, поразившую своей неправдоподобностью. Береника, мать Иродиады, и Глафира, жена ее дяди Александра, стояли, обнявшись, и горько рыдали. Увиденное не укладывалось в голове девочки. Вражда между двумя снохами Ирода настолько укоренилась в сознании окружающих, что Иродиада, увидев их в таком положении, остановилась в растерянности на пороге. Мать, заметив присутствие дочери, простонала сквозь слезы:

— Плачь, дочь моя, плачь. Настали наши черные дни. Твой отец и дядя в темнице. Их хотят казнить как заговорщиков, покушавшихся на жизнь царя.

Иродиада заплакала от жалости к отцу и от страха, охватившего ее душу. Младший братик Иродиады, пятилетний Агриппа, до этого смотревший с недоумением на мать и тетку, увидев плачущую сестренку, тоже разревелся и бросился к ней, словно ища защиты и успокоения. Иродиада перестала плакать и стала гладить братика по головке, утешая ласковыми словами. Но малыш, почувствовав к себе внимание, заревел еще громче. И тут Иродиаде пришла в голову ужасная мысль: «А что если вслед за отцом возьмут и его, маленького наследника Агриппу, и тоже казнят». Тревога Иродиады от этих мыслей все более и более возрастала. Она с беспокойством оглянулась кругом, лихорадочно размышляя: что же можно предпринять? Наконец, приняв решение, нагнулась к братику и шепнула ему на ухо: