А вон "геркулесы" ходят, важничая, то и дело напружинивая мышцы и грудь колесом выставляя. И у каждого на руке номерок на резинке от гардероба, будто все "геркулесы" кем-то пронумерованы.

- Здорово, Гарик!

- Привет, Шурик!

- Чао, Марик!

Эти "геркулесы" друг с другом здороваются, не останавливаясь и не поворачивая головы, чтобы не утратить стройность фигуры.

И все эти пронумерованные марики, гарики и шурики, похожие своей важностью на индюков, отличались от остальных людей тем, что были разрисованы татуировками. Татуировки были у них где хочешь - на руках, на груди, на ногах и даже на спине. И что только не было выколото! И корабли, и орлы, и звери, и женщины, и кинжалы, и разные мудрые изречения, например: "Смерть за измену", или что-нибудь в этом роде. Это во-первых. А во-вторых, у всех что-нибудь висело на шее. Какая-нибудь цепочка, а на ней или подковка, или бляха, или какая-нибудь женская брошка, или ключ, или даже... крестик. И чудно было видеть этот крестик на груди, где выколот пиратский корабль, кинжал да еще и "Смерть за измену". Ясно, что этот крестик ничего общего с богом не имел, что это было просто модно.

"Чего доброго, у них еще и поповская ряса в моду войдет, - подумал я. - И будут ходить тогда киевские гарики в поповских рясах по Крещатику..." А вон какой дядька чудной. Там, где у людей волосы (на голове, например), у него лысина, а там, где у всех голо (на спине, например), у него густая рыжая шерсть, как у медведя. А он лежит, загорает. Вот чудак! Ну как же ему загореть? Солнце ведь к телу сквозь этот мех не пробьется!

А вон старикан какой! Из воды выскочил и ну гимнастику делать: и приседает, и на руках от земли отжимается, и подпрыгивает, как хлопчик. Сам худущий, сверху лысина, а по бокам головы длинные волосы до самых плеч. И улыбается во весь рот, подмаргивая кому-то. Ну и дед!.. Тю! Вы гляньте только, что там делается! Старая бабуся, седая и сморщенная, в теннис... или, как его, в бадминтон ракеткой вымахивает. Так вымахивает, аж в глазах рябит. Ого-го! Интересно было бы посмотреть на нашу бабку Триндичку с такой ракеткой. Все село бы сбежалось. А тут никто и внимания не обращает.

Интересные старики и старушки в Киеве. Какие-то ребячливые. Будто старые дети. А молодые парни наоборот. Вон идут двое. Ну, лет по двадцать, не больше. И оба с бородами. Чудеса!

А вон какая-то тетя спит под деревом. Завернулась с головой в одеяло и храпит. И чего она на пляж пришла, непонятно. Дома под одеялом лучше выспаться можно.

А сколько детей! Сколько детей на пляже! Только и слышишь:

- Сема, выйди из воды! Выйди из воды, Сема!

- Галочка, не заплывай! Плыви назад!

- Саша, где твои тапочки? Где твои тапочки, я спрашиваю!

- Алик, сними мокрые трусы.

- Толя, отдай ему мяч. Толя! Это ж не твой мяч, это его мяч.

- Яша, за такую вредность ты больше купаться не будешь. Не будешь... за вредность.

- Фаня, ты опять насыпала песку в мои туфли? А ну-ка высыпь сейчас же!

- Деточка, ну съешь яичко! Одно только яичко! - говорит толстая тетя в полосатом купальнике, протягивая облупленное яйцо щекастому здоровяку лет двенадцати.

Тот воротит нос и морщится - не хочет.

- Деточка, ну съешь, прошу тебя! - умоляет тетя. А из воды восторженно верещит худенький, как воробей, мальчишка лет шести:

- Мамо, вода! Мамо, Днипро! Мамо, я купаюсь! Мамо, вода! - как будто он никогда в жизни воды не видел и не купался никогда.

Мы подошли к самой воде и начали выбирать место, где можно положить вещи, когда разденешься. Между прочим, глядя на Днепр, который кишел людьми, я подумал: "Вот если б кто-нибудь тонул, а мы бы его спасли! Лучше бы, конечно, чтобы какой-нибудь ребенок тонул - легче спасать..." Это была наша постоянная, пока еще не осуществленная мечта - кого-нибудь спасти и вообще стать героями. Особенно хорошо было бы вот так, при всех, чтоб видели... Чего бы вон тому шустрому пискуну не забулькать, например... Мы бы его в миг - раз - и будь здоров. И в "Вечернем Киеве" на следующий день заголовок: "Юные герои из Васюковки".

- Из "Вечернего Киева" как раз интересовались вчера... - услышал я вдруг веселый голос. И вздрогнул: уж не подслушал ли кто-нибудь мои мысли?

Нет, это просто разговаривали двое мужчин. Один, невысокий, круглолицый, стоял по колено в воде. Другой, широкоплечий, с крючковатым носом, стоял на песке у самой воды. Он был уже одет (возможно, шел домой), но еще не обулся - ботинки держал в руке.

- Все расспрашивали про роль царя, - продолжал круглолицый. - Нет, отвечаю, нечего еще говорить. Как будет готово, тогда и приходите.

- Правильно, - поддержал горбоносый. - Никогда не нужно рассказывать заранее. Я терпеть не могу, когда вот так делятся творческими планами, обещают, берут обязательства, а потом... пшик! - и ничего нет. Ну, ни пуха ни пера! Я побегу, а то уж и так на радио запаздываю... Бывай! Привет Галинке. Я забегу на днях... Дом я помню... А квартира, если не ошибаюсь, тринадцатая? Так?

- Так-так! Тринадцатая! Заходи обязательно! Бывай! - радостно улыбаясь, крикнул круглолицый, а когда горбоносый отошел, негромко, но так, что мы слышали, буркнул: - К черту!

Мы с Явой переглянулись и заулыбались. Мы знали, что когда говорят "ни пуха ни пера", нужно посылать к черту, но чтобы это делал взрослый, в первый раз слышали.

Круглолицый артист сделал торопливо несколько шагов, собираясь нырнуть, и вдруг остановился, вскинув руки:

- Ух ты! Часы забыл снять! - Обернулся, увидел нас: - Хлопчики, будьте добры, положите вон там, на серые брюки, чтобы мне не возвращаться, - и протянул часы.

Я стоял ближе к нему, я и взял. А артист сразу - бух в воду! И поплыл кролем, вспенивая воду ногами, как моторная лодка. Здорово плавает... Несколько секунд мы смотрели, как он плывет. И вдруг где-то слева раздался вопль:

- Утонул! Утонул!.. Утопленника вытащили!

- Где? Где? - так и подскочили мы.

И кинулись туда, куда уже бежали люди.

А что? Если бы при вас закричали "утонул", вы бы разве стояли на месте? Тем более, если вы только что мечтали кого-нибудь спасти! Да и к тому же еще учтите, что вы никогда не видали настоящего живого утопленника... То есть не живого, конечно... а вообще... ну, одним словом, утопленника.

- Где? Где? Где? - шныряли мы среди людей, стараясь что-нибудь увидеть.

Но люди стояли плотно, и никакого утопленника не было видно.

Тогда мы бросились на четвереньки - и между ногами, между ногами, как щенята... Наконец увидели. На песке лежал навзничь кто-то огромный и длинный, а на нем верхом сидел худенький и остроносый, уже немолодой человек с кустиком седоватых волос на груди. И делал искусственное дыхание. Раз! Два! Раз! Два! Методом Сильвестрова.

- Теперь дайте мне, - сказал загорелый крепыш-спасатель, который только что подплыл на своей лодке. Видно, ему было очень неловко из-за того, что не он вытаскивал утопленника, а самый обыкновенный человек, да еще и такой неказистый...

Мы пригляделись к утопленнику. Это наверняка был один из тех самых гариков-мариков, потому что на шее у него висела на цепочке подкова, а на руке было выколото сердце, пробитое стрелой, и под ним изречение: "С юных лет счастья нет".

Дважды сменялись остроносый со спасателем, а утопленник все не оживал. В толпе гомонили;

- Такой молодой...

- Вот беда!

- Да как же это случилось?!

- Говорят, заплыл за буек, а там его то ли судорога схватила, то ли еще что...

- Ох уж этот Днепр, сколько он жизней уносит! И вдруг утопленник открыл глаза. В толпе возбужденно загудели.

Утопленник поднял голову, обвел людей мутным взглядом и оперся на локти. Остроносый, который как раз делал ему искусственное дыхание и сидел на нем, втянул носом воздух, поморщился и воскликнул:

- Так он же пьяный!

Спасатель тоже наклонился к утопленнику;

- Ну точно! Разит, как из бочки!

- Ах ты черт!

- Ну и сукин сын!