Первый министр снова умолк, затем продолжил:

— Духовенство, ваше величество, является армией фараона в мирное время. Мир требует людей более жесткого характера, чем солдаты, а среди них есть учителя, врачи, проповедники, а также министры и губернаторы. Эти люди без колебаний расстанутся со своей собственностью, если того потребуют суровые обстоятельства войны или голода, но… — Он снова умолк и, понизив голос, продолжил: — Но больше всего их печалит то, что это богатство растрачивается совсем иначе…

Первый министр не стал уточнять свой намек, ибо не сомневался, что царица все понимает и все знает. Но она никак не откликнулась на его слова, и, не видя иного выхода, как вручить ей петиции, он сказал:

— В этих петициях, ваше величество, выражены чувства главных жрецов храмов. Мой повелитель, фараон, отказался принять их. Ваше величество могло бы просмотреть их, ибо те, кто представил свои жалобы, являются частью преданных вам людей и заслуживают вашего внимания.

Царица согласилась принять петиции, первый министр положил их на большой стол и стоял безмолвно, опустив голову. Царица ничего не обещала, да Хнумхотеп и не ждал от нее подобного шага, но он обрадовался тому, что петиции приняты к рассмотрению. Царица разрешила ему удалиться, и он вышел, прикрыв руками глаза.

Возвращаясь в Дом правительства, первый министр подумал про себя: «Царица крайне опечалена.

Возможно, ее печаль сослужит добрую службу нашему правому делу».

Нитокрис

Первый министр исчез за дверью, и царица осталась одна в большом зале. Она опустила голову, увенчанную короной, на спинку трона, закрыла глаза и тяжело вздохнула. От печали и боли ее дыхание сделалось горячим и сдавленным. Сколько же она вытерпела и сколько выстрадала. Даже ее окружение не ведало о языках пламени, безжалостно терзавших ее нутро, но она взирала на людей безмолвно, словно сфинкс.

В том, что поведал первый министр, не было ничего такого, чего бы она не знала. Она наблюдала за этой трагедией с первого акта. Царица видела, как фараон ринулся в бездну, стал жертвой неукротимой страсти и, не считаясь ни с кем, бросился в объятия женщины, восхитительную красоту которой превозносили все языки. Отравленная стрела пронзила самоуважение царицы и проникла в самые глубины ее души. Она не дрогнула, но в ее душе вспыхнула ужасная схватка между женщиной с сердцем и царицей с короной на голове. Жизнь показала, что, подобно отцу, она останется непреклонной — корона закалила ее сердце, а гордость задушила любовь. Она с печалью замкнулась в себе, стала пленницей за занавешенными окнами. Так она проиграла битву и вышла из нее со сломанными крыльями, не выпустив из своего лука ни одной стрелы.

Ирония судьбы заключалась в том, что фараон и царица только что поженились, хотя этого краткого времени было достаточно, чтобы обнажить вспыльчивую необузданность правителя и капризные страсти, подстерегавшие его сердце. Не теряя времени, он заполнил гарем множеством юных рабынь и наложниц из Египта, Нубии и северных земель. Нитокрис не обращала на них внимание, ибо ни одна из этих женщин не разлучала ее с ним. Она оставалась царицей, повелительницей сердца мужа до тех пор, пока эта обворожительная женщина не появилась на небосклоне фараона и, словно рок, соблазнила его. Она полностью завладела чувствами и разумом фараона и окончательно отдалила его от жены, гарема и преданных советников. Надежда на время затеяла с царицей обманчивые игры, затем ее охватило отчаяние, отчаяние, облеченное в гордость, и она почувствовала, как в сердце проникает агония смерти.

Наступали мгновения, когда безумие завладевало всем ее существом, в глазах вспыхивал странный огонь. Ей хотелось вскочить, метаться по комнате, отомстить за разбитое сердце, но она тут же с великим презрением твердила себе: «Разве подобает Нитокрис соперничать с женщиной, торгующей своим телом за золото?» В таких случаях ее кровь хладела и печаль застывала в сердце, будто яд в желудке.

Однако сегодня ей доказали, что из-за безответственности фараона страдают не только ее, но и другие сердца. Вот Хнумхотеп поведал ей о своих опасениях и вполне открыто дал понять: «Не подобает завладевать храмовой собственностью для того, чтобы Радопис могла проматывать ее». Более того, цвет сообщества мудрецов верил тому, что он говорил. Не лучше ли ей нарушить молчание? Если промолчать сейчас, то когда же она своей мудростью вылечит фараона от безумия? Ей было досадно, что глухое недовольство достигло незыблемого трона. Она чувствовала, что долг велит ей устранить эти опасения и восстановить хотя бы некоторую видимость порядка. Разве стоит считаться со своей гордостью? Нитокрис переступит через нее. Она решила идти вперед твердым шагом, с помощью богов встать на путь самообладания.

Царица успокоилась после таких размышлений, порожденных мудростью и внутренним убеждением. Растворилось прежнее упрямство, долго и цепко державшее ее в своих руках, и сейчас она бесповоротно решила предстать перед фараоном, проявить силу и искренность.

Нитокрис покинула зал, вернулась в царские покои и провела остаток дня в глубоких раздумьях. Ночью ее тревожный сон то и дело прерывался, она отчаянно желала, чтобы поскорее наступил день, ибо как раз в это время вставал фараон после бурно проведенной ночи. Не испытывая сожаления, она уверенно направилась к покоям фараона.

Неожиданное появление царицы вызвало некоторое замешательство среди стражи. Стражники отдали ей честь.

— Где наш повелитель? — обратилась царица с вопросом к одному из них.

— В своих личных покоях, ваше величество, — почтительно ответил тот.

Она неторопливо направилась к комнате, где фараон проводил время наедине, прошла через большую дверь и обнаружила фараона сидящим посреди комнаты в добрых сорока футах от входа. Комната изобиловала произведениями искусства и роскошью неописуемой красоты. Фараон не ждал ее появления, к тому же они в последний раз встречались несколько дней назад. Он удивленно встал, приветствовал ее с опасливой улыбкой и жестом пригласил сесть.

— Нитокрис, да одарят тебя боги счастьем. Если бы я знал, что ты желаешь видеть меня, я бы сам пришел к тебе, — сказал он.

Царица молча села и подумала про себя: «Разве ему неведомо, что я все время желаю видеть его?» Затем она обратилась к нему:

— Брат, я не хочу беспокоить тебя. Я готова являться к тебе, если так велит мне долг.

Фараон не обратил внимания на ее слова, он сильно расстроился, ибо ее приход и лицо, лишенное всякого выражения, обеспокоили его.

— Нитокрис, мне неловко, — сказал он.

Царицу удивило, что он так говорит. Ей стало немного не по себе, видя его столь довольным и цветущим, словно яркий цветок, и, несмотря на самообладание, она заволновалась.

— Ничто не причиняет мне столько боли, как осознание, что ты испытываешь неловкость.

В этих словах заключался тончайший намек, но он задел фараона и изменил его настроение. Он прикусил губу и ответил:

— Сестра, мужчины подвержены опасным желаниям и могут стать жертвой одного из них.

Подобное признание жестоко задело гордость и чувства царицы, она забыла о необходимости вести себя разумно и искренне сказала:

— Видят боги, мне досадно, фараон, что ты жалуешься на опасные желания.

Эти слова ужалили вспыльчивого фараона. Кровь ударила ему в голову, он вскочил, выражение его лица не предвещало ничего доброго. Царица опасалась, как бы гнев фараона, готовый обрушиться на нее, не подавил чувство негодования, излить которое она явилась сюда. Она пожалела о том, что сказала.

— Брат, это ты вынуждаешь меня говорить подобные слова, — с надеждой молвила она, — но я пришла не ради этого. Нет сомнения в том, что твой гнев удвоится, если я скажу, что пришла обсудить серьезные дела, касающиеся политики царства, на троне которого мы сидим вместе.

Фараон подавил свой гнев и уже спокойнее спросил ее: