— А вы знаете, почтенный, что я не раз просил назначить мне встречу с ним, а мне сообщали, что повелителя нет во дворце.

— Никому не подобает просить у фараона отчета о том, куда он направляется и когда возвращается, — без колебаний ответил Софхатеп.

— Я не это имел в виду, — ответил первый министр. — Но я считаю, что мне, как первому министру, должна быть предоставлена возможность время от времени являться пред очи нашего повелителя, с тем чтобы выполнить свои обязанности как можно лучше.

— Прошу прощения, но фараон ведь вас принимает.

— Такая возможность предоставляется мне крайне редко, и вы обнаружите, что мне неведомо, как поступить, чтобы вручить нашему повелителю петиции, коими заполонены правительственные учреждения.

Распорядитель внимательно смотрел на него некоторое время, затем сказал:

— Быть может, они касаются храмовой собственности?

В глазах первого министра вдруг вспыхнул огонь.

— Вот именно, сударь.

— Фараон не желает слышать ничего нового относительно этого предмета, — тут же ответил Софхатеп, — ибо он уже сказал свое последнее слово.

— Политика не знает, что такое последнее слово.

— Это вы так думаете, — резко ответил Софхатеп, — и может случиться так, что я не разделяю вашего мнения.

— Разве храмовая собственность не переходит в наследство по традиции?

Софхатеп был недоволен, ибо почувствовал, что первый министр собирается втянуть его в разговор, в котором он не хотел участвовать. Воистину, он только что совершенно ясно дал понять о своем несогласии и тоном, не оставлявшим сомнений, сказал:

— Я доволен тем, что воспринимаю слова нашего повелителя буквально, и не стану обсуждать их.

— Самыми верными его подданными являются те, кто предлагает ему здравые и искренние советы.

Распорядителя двора фараона весьма рассердили эти колкие слова, но он подавил свой гнев и, не выдав уязвленной гордости, заявил:

— Я знаю, в чем заключается мой долг, о Богоподобный, но судьей тому может быть лишь моя совесть.

Хнумхотеп вздохнул от отчаяния, затем тихо и смиренно сказал:

— Ваша совесть вне всяких подозрений, почтенный сударь. Я никогда не сомневался ни в вашей преданности, ни в мудрости. Может быть, я именно поэтому решил просить у вас совета в этом вопросе. Если же вы считаете, что это идет вразрез с вашей преданностью, тогда мне, к сожалению, придется обойтись без вас. Я хочу просить вас лишь об одном.

— Что это за просьба, повелитель? — поинтересовался Софхатеп.

— Мне хотелось бы, чтобы вы обратили внимание ее величества царицы на то, что я желаю удостоиться чести быть принятым ею сегодня.

Софхатеп опешил и с удивлением уставился на первого министра. Хотя этот человек, выражая такую просьбу, и не перешел границ дозволенного, она оказалась совершенно неожиданной, и распорядитель не знал, как поступить.

— Я прошу об этом как первый министр царства Египет, — твердо добавил Хнумхотеп.

Софхатеп встревожился.

— Может, мне лучше подождать до завтра, дабы сообщить фараону о вашем желании?

— Никоим образом, почтенный сударь. Я хочу заручиться поддержкой ее величества царицы, с тем чтобы преодолеть преграды, вставшие на моем пути.

Это прекрасный случай, который я не могу упустить, дабы служить фараону и моей стране.

Софхатепу не оставалось ничего иного, как ответить:

— Я немедленно сообщу ее величеству о вашей просьбе.

— Я дождусь вашего посыльного, — сказал Хнумхотеп, пожимая Софхатепу руку.

— Как вам угодно, мой повелитель, — ответил распорядитель.

Оставшись один, Хнумхотеп нахмурился и стиснул зубы так крепко, что его широкий подбородок стал похож на гранитную плиту. Глубоко задумавшись, он начал расхаживать по комнате. Он не сомневался в преданности Софхатепа, но не очень рассчитывал на его храбрость и решимость. Хнумхотеп пригласил распорядителя потому, что хотел сделать все возможное, но он почти не надеялся на благополучный исход. Не без волнения он задавался вопросом, удовлетворит ли царица его просьбу, пригласив к себе. Как же ему поступить, если она откажет? К царице следовало относиться серьезно. Возможно, ее острый ум распутает туго завязанный клубок и не допустит разрыва отношений между фараоном и жрецами. Нет сомнений, Нитокрис известно о недостойном поведении юного фараона и она серьезно огорчена этим. Ведь она царица, славившаяся проницательным умом, к тому же она жена, переживающая радости и печали так же, как все жены. Разве недостойно сожаления то, что храмовая собственность конфискуется, отнимается у храмов, чтобы поступления от нее швырнуть к ногам какой-то танцовщицы?

Золото через окна и двери устремилось во дворец на острове Биге. Лучшие мастера страны стекались туда и работали днем и ночью, изготавливая мебель для покоев дворца, драгоценности для его хозяйки, украшения для ее одежды. А где… где же фараон? Он покинул жену, гарем, своих министров и больше ничего не желал, кроме как проводить время во дворце этой обольстительной шлюхи.

Хнумхотеп тяжело вздохнул и пробормотал про себя: «Тот, кто восседает на троне Египта, не должен проводить время в праздности».

Вскоре он погрузился в глубокие размышления, но ему не пришлось долго ждать, ибо вошел его распорядитель и просил разрешения принять посыльного из дворца. Первый министр разрешил ему войти. Он ждал появления этого человека затаив дыхание, ибо, несмотря на сильную волю и стальные нервы, в это решающее мгновение у него задрожали губы. Вошел посыльный и в приветствии склонил голову.

— Ее величество царица дожидается вас, — кратко сообщил тот.

Хнумхотеп тут же собрал кипу петиций и направился к своей коляске, которая умчала его во дворец. Он не ожидал, что посыльный явится столь быстро. Царица явно испытывала беспокойство и печаль, мучительную боль от своего одинокого заточения. Несомненно, она изо всех сил пыталась сохранять самообладание, хотя на нее давила тяжесть оскорбления и лишения. Она размышляла, скрываясь под суровой маской спокойствия и гордости. Хнумхотеп почувствовал, что царица разделяет его мнение и смотрит на события глазами жрецов, а также всех сообразительных граждан страны. Как бы то ни было, он выполнит свой долг и оставит дальнейший ход событий на усмотрение богов.

Оказавшись у дворца, первый министр немедленно отправился в покои царицы. Вскоре его пригласили на аудиенцию с ней в зале для официальных приемов. Хнумхотепа проводили в зал, он направился к трону.

Он склонил голову, его лоб коснулся каймы одеяний царицы. Первый министр обратился к царице с большой торжественностью:

— Мир вашему величеству, свету солнца, блеску луны.

— Мир вам, первый министр Хнумхотеп, — спокойно ответила царица.

Первый министр выпрямился, но его голова осталась опущенной.

— Язык самого покорного слуги не в силах выразить благодарность вашему блистательному величеству за то, что вы были так добры и приняли меня, — покорно сказал он.

Царица ровным голосом ответила:

— Я уверена, что вы не стали бы домогаться аудиенции, если бы в том не было крайней необходимости. Поэтому я не медля приняла вас.

— Хвала мудрости вашего величества, ибо дело воистину весьма серьезное и касается самой сути государственной политики.

Царица молча ждала, пока первый министр соберется с духом. Он продолжил:

— Мой повелитель, я столкнулся со столь грозными препятствиями, что меня обуревают опасения, удастся ли мне выполнить долг сообразно моей совести и вашей воле.

Хнумхотеп бросил взгляд на спокойное лицо царицы, словно проверяя, как та восприняла его слова, и ожидая, когда она попросит его высказаться подробнее. Царица поняла, что скрывается за его нерешительностью, и сказала:

— Говорите, первый министр, я вас слушаю.

— Я сталкиваюсь с упомянутыми препятствиями, — продолжил он, — после того как фараон издал указ конфисковать большую часть храмовой собственности.

Жрецы обеспокоены и прибегли к петициям, которые они покорно представляют фараону, ибо знают, что храмовая собственность пожалована им фараонами в духе благосклонности и доброй воли. Они озабочены тем, что отмена этой привилегии вызовет большое недовольство.