Ещё раз перебрав вещи задержанной, староста приказал пялившемуся на женское исподнее Хамиту:

— Иди, приведи сюда, посмотрим-ка на неё!

Хамит с Аптуллой ввели девушку в дом. Веки у неё распухли от слёз. И, должно быть, инстинктивно стремясь скрыть это от чужих взглядов, она приспустила платок почти на самые глаза, а лицо прикрыла шалью, накинутой поверх платка. Войдя, остановилась у порога, прислонилась к дверному косяку.

— Откуда ты, сестричка? — спросил Рахмангол, решив, что ласковое обращение быстрее развяжет ей язык.

Девушка не ответила.

— Чья ты дочь? Девушка упорно молчала.

— Эй, жена! — крикнул Рахмангол. — Зайди-ка быстренько сюда!

Из другой половины прибежала старостиха.

— Что стряслось? Атак, не то лавку вы здесь открыли? Товары, деньги разложили…

— Ну, женщине только покажи товар — душу готова в обмен отдать. Не туда смотришь! Взгляни-ка вот на неё, — сказал Рахмангол, указывая взглядом на девушку.

— Аллах милостивый! Никак дочь ташбатканской Факихи? Верно, верно! Это ж Фатима!

— А Факиха — чья она жена?

— Жена Ахмади.

— Какого Ахмади?

— Да этого самого… Ну, который мочало скупает. Он ещё летом с Самигуллой, свояком Гиляж-бая, судился.

— Не-е, не с Самигуллой, а с его сватом, Вагапом, — вмешался Хамит. — Самигулла свидетелем ездил.

— Может, и так, — согласилась старостиха.

— Куда ж ты путь держала, сестрица? — спросил Рахмангол.

Фатима молча заплакала.

— Девушку никуда из дому не выпускайте, — сказал староста, обращаясь к жене. — Ты, Хамит, сейчас же скачи в Ташбаткан, скажи Ахмади, чтоб приехал за дочерью. Ты, Аптулла, постой у ворот, посторожи.

Конечно, надёжней было бы посадить задержанную в клеть, как намеревался Рахмангол поначалу, но это выглядело бы арестом и опозорило её отца, человека в округе известного и влиятельного. Поэтому намерения своего староста не осуществил.

Старостиха же, хорошо знавшая Факиху, отнеслась к девушке с сочувствием; уведя её в другую половину дома, предложила чаю. Но Фатима пить чай не стала — всё плакала и плакала.

«Всё… Пропала я, пропала! — мысленно повторяла она в отчаянии. — Теперь и шагу шагнуть из дома не дадут. Пропала… Будь проклят этот мир! Нет в нём для меня радости…»

Жандармы, закончив свои дела в Ташбаткане, собрались ехать в Гумерово. Старосте Гарифу строго-настрого наказали: буде беглый преступник Сунагат Аккулов появится в ауле — схватить и под конвоем доставить в заводской посёлок; если не появится, но станет известно, где он скрывается, кто его подкармливает, — без промедления сообщить уездной полиции; с Самигуллы, Вагапа, Адгама и — на всякий случай — с дома Ахмади глаз не спускать. С Гарифа даже взяли подписку, что всё это он в точности исполнит.

Гариф проводил грозных гостей, выражая великое почтение к ним.

За околицей аула навстречу жандармам попался всадник, который тоже в знак почтения стянул с головы шапку. Это был гумеровский десятник Хамит, посланец старосты Рахмангола.

Хамит, несколько раз оглянувшись, погнал коня к Верхней улице. Он решил вначале навестить живущую в Ташбаткане сестру, у неё и справиться, как найти дом Ахмади. «Птичка в надёжной клетке, небось не улетит, — рассудил он. — Не где-нибудь — у самого старосты в доме сидит. Пускай посидит, спешить ей вроде и ни к чему…»

Хамит подъехал к знакомым воротам. Во дворе никого не было, и из дому на его голос никто не вышел. Всё ж он спешился, привязал коня под навесом, перекинул стремена через седло, чтоб не упала с него подушка, и, помахивая плёткой, вошёл в дом. В горнице сидела старуха с обмотанной полотенцем головой.

— Здорово, сватья! А где хозяева? — спросил Хамит. — Зятёк в отъезде или вышел куда?

— Ушёл на пруд мочало драть. А килен, должно, у соседей, только что на улице её видела.

Тут прибежала запыхавшаяся сестра Хамита.

— Единственный брат в гости приехал, а ты где-то гуляешь, — пошутил он.

— Ставь, килен, самовар! — подсказала старуха.

— Не утруждайтесь. Я заглянул ненадолго, только узнать, как живёте-можете. Тороплюсь.

— Бэй-бэй! Дела твои, наверно, никуда не денутся, пока чашку чая выпьешь, — возмутилась сестра.

— Правда тороплюсь. Где тут живёт Ахмади?

— Который?

— Тот, что мочало скупает.

— А, Ахмади-ловушка. На Нижней улице живёт. Что за нужда тебя к нему гонит? Не до тебя ему сегодня.

— Почему?

— Да дочка у него сбежала. С самого утра колготятся, ищут…

— Раз она такая резвая, надо было путы на ноги наложить, а на шею колокольчик повесить, — сострил Хамит и, делая вид, будто ничего не знает, спросил:

— Куда ж она могла подеваться?..

— Люди говорят — на завод ушла. Там здешний парень, Сунагат, работает. Будто бы любят друг друга, вот к нему якобы и ушла.

«Вот оно как!» — удивился Хамит, но продолжал прикидываться ничего не ведающим.

— Только ведь всякое могло случиться. Братья её в погоню в сторону завода отправились, а тут в омутах баграми шарили, все сараи обыскали: не повесилась ли? Очень уж вчера, говорят, она горевала, думала — отдадут замуж за Талху, сына Усман-бая. Раз нигде тут не нашли — решили: ушла на завод.

— Небось Ахмади места себе не находит и тому, кто придёт к нему с хорошей вестью, отвалит богатый подарок, а?

— Ну да, отвалит, подставляй мешок! Дождёшься от этого скряги!

— Жалко! А я ведь хойенсе ему привёз. Дочка его у нас в Гумерове в доме старосты сидит.

Хамит рассказал, как они с Аптуллой поймали Фатиму, как привели к старосте Рахманголу, какие вещи обнаружили у неё в узелке.

— Вот те и на! Выходит, не только сбежала, но ещё и отца с матерью обокрала? Ну и бестия, ну и девушки в наше время пошли, спаси нас аллах!

— Порченая ныне молодёжь, — вставила сватья.

— Стало быть, Усман-бай чуть не лишился невестки, — осклабился Хамит. — Придётся ему теперь пригласить на свадьбу и меня.

— Ой, всё ж кину-ка я угольков в самовар, — засуетилась молодая хозяйка. — Я сейчас…

Она выбежала из дому — будто бы в летнюю кухню, но первым делом кинулась к ограде, поманила соседку, сообщила ей новость.

Полетела новость по аулу, обогнав гонца из Гумерова, обрастая подробностями, — тут уж досужие кумушки красок не пожалели.

— Фатиму-то в гумеровском лесу поймали!

— Правда? Где ж она сейчас?

— В Гумерове, говорят, взаперти сидит.

— Бедняжка!

— Чтоб ещё раз не сбежала, раздели донага… При ней большие деньги были — отца начисто обокрала.

— Иди ты! Выходит, к этому самому Сунагату она и направлялась?

— Куда ж ещё! Всё лето с ним путалась, это и слепой мог увидеть.

— Шайтан их свёл, не иначе. Шайтановы это проделки.

— Ночёвки в чужих домах к добру не ведут — девушки от рук отбиваются.

— Уж я теперь своей дочери не дам отбиться. Из дому — ни на шаг!

— Это урок для всех.

— Коль девчонки начинают вольничать, жди беды. Тут уж их или пороть надо, или запирать…

Новость быстро дошла и до сверстниц Фатимы. Неудача, постигшая подружку, взволновала их; они и жалели Фатиму, и восхищались ею: «Всё ж среди нас тоже нашлась одна смелая!» Говоря так, они имели в виду ещё и гумеровскую девушку, которая незадолго до этого тайком ушла с любимым в Тиряклы.

Больше всех в ауле, пожалуй, была взволнована Салиха. До этого её терзала мысль о том, что напрасно согласилась отпустить Фатиму одну. Сердцем чуяла: подведёт бедняжку неопытность. Терзания её усилились, когда узнала, чем кончилось сватовство Усман-бая. Выходит, не стоило Фатиме самой срываться с места, разумней было ждать Сунагата. Но вот выяснилось, что Сунагат попал в тюрьму и бежал оттуда. Неожиданность за неожиданностью! Не столько из-за племянника загоревала Салиха, сколько из-за несчастной доли Фатимы. А теперь ещё новость, которую привёз гумеровский десятский…

Весь аул уже обсуждал эту новость, только в доме Ахмади не знали о ней, — скорее всего потому, что подрядчик в это время был сильно занят: чинил расправу над женой.