Другим человеком, помимо Деникина, не принявшим «генеральной линии» РОВС, теоретически мог стать генерал-майор А.В. Туркул. Группы фон Лампе, Подгорного и Головина покинули организацию в 1938–1940 годах по тактическим соображениям. Их выход из союза был вызван изменением политической карты Европы, носил формальный характер, не был результатом конфликтов в руководстве и не может рассматриваться как раскол. Группа Туркула — исключение. Создание в 1936 году обособленной организации под его началом явилось результатом кризиса в руководстве РОВС. Туркул обвинял председателя союза Миллера в уклонении от создания политической программы. Туркул из РОВС был официально исключен.

Однако восхождение Туркула как военного руководителя началось во время Гражданской войны. В августе 1920 года он вступил в должность начальника Дроздовской дивизии. Традиции этого воинского соединения Туркул чтил, и даже выход его из РОВС в эмиграции называли «вторым дроздовским походом». Как уже отмечалось, Дроздовский в 1918 году пошел на соглашение с немцами, чтобы получить возможность бороться с большевиками.

Таким образом, если замена Деникина Врангелем на посту главнокомандующего ВСЮР сопровождалась конфликтом между ними, отголоски которого звучали и в 1941 году, то приход Туркула на место Дроздовского был событием органичным.

В преддверии советско-германской войны в кругах российской военной эмиграции проявилась еще одна тенденция, прямо противоположная устремлениям руководства РОВС. Генерал П.С. Махров призывал к созданию эмигрантского «оборонческого батальона» для оказания помощи Красной армии в борьбе с немцами[80]. Это начинание развития не получило[81].

Такая тенденция берет начало в 1917 году, когда после захвата власти большевиками часть российского офицерства и генералитета продемонстрировала технократический подход к происходящим в стране событиям, руководствуясь принципом «армия вне политики». Высказывалось суждение о недопустимости снимать с германского фронта боевые части и направлять их на подавление большевистских мятежей в тылу — «берлинские немцы опасней петроградских немцев». Примерно 20 % сотрудников Генерального штаба «продолжали делать свое дело на своем месте», что означало переход на службу большевикам[82].

Справедливости ради следует отметить, что, во-первых, организатор Красной армии Троцкий широко практиковал круговую поруку и взятие в заложники членов семей «военспецов». Российские офицеры и генералы, служившие в РККА, далеко не всегда делали свой выбор добровольно. Во-вторых, часть из них использовала службу в РККА для того, чтобы подыграть белым или при первой возможности перейти на их сторону[83]. Помимо уже упоминавшегося генерал-лейтенанта А.П. Архангельского, из Красной армии ушли в Добровольческую генерал-лейтенант Н.Н. Стогов, занимавший у красных должность начальника Всероссийского главного штаба, и генерал-майор Д.А. Мельников — начальник 3-го отдела Управления военных сообщений Южного фронта РККА. И Стогов и Мельников, еще находясь на командных должностях РККА, поддерживали связь с Добровольческой армией и белогвардейским подпольем. Генерал Кузнецов, полковник В.В. Ступин, полковник В.Я. Люденквист (начальник штаба 7-й Красной армии в Петрограде) были расстреляны большевиками за участие в антисоветском Национальном центре[84]. Разумеется, этот список не полон.

Мировоззрение российских командующих, вступивших в РККА сознательно и добровольно, отобразил в форме памфлета известный мыслитель и общественный деятель Сергей Булгаков: «Уж очень отвратительна одна эта мысль об окадеченной „конституционно-демократической“ России. Нет, лучше уж большевики: style russe… Да из этого еще может и толк выйти, им за один разгон Учредительного собрания, этой пошлости всероссийской, памятник надо возвести. А вот из мертвой хватки господ кадетов России живою не выбраться б!»[85]

В ходе Гражданской войны офицеры белых армий могли переходить на сторону большевиков. Это, как правило, наблюдалось в периоды военных неудач белых.

Наиболее яркий пример возвращения из эмиграции связан с именем бывшего генерала Русской армии Я.А. Слащова, который с группой сослуживцев добровольно вернулся в Советскую Россию в ноябре 1921 года. По инициативе Троцкого и Уншлихта, рассмотренной и утвержденной на заседании Политбюро ЦК РКП(б), Слащов и сопровождавшие его лица подписали воззвание к белогвардейцам, находящимся за границей: «Советская власть есть единственная власть, представляющая Россию и ее народ… Вас пугают тем, что возвращающихся белых подвергают различным репрессиям. Я поехал, проверил и убедился, что прошлое забыто. Со мной приехали генерал Мильковский, полковник Гильбих, несколько офицеров и моя жена. И теперь, как один из бывших высших начальников добровольческой армии, командую вам: „За мной!“…»[86]

Этот призыв носил провокационный характер и стал в руках большевиков инструментом борьбы против белой эмиграции. Большевики уже нарушили обещание амнистии белогвардейцам, которые сложат оружие в Крыму. Участь тех, кто последовал призыву Слащова, отражена, в частности, в письме казаков, находящихся в Югославии, руководителю Российского общества Красного Креста в Женеве Ю.И. Лодыженскому: «Возвращающиеся в Советскую Россию казаки подвергаются ужасным репрессиям, расстрелу и ссылке в концентрационные лагери, в коих гибнут массами. Гарантии большевиков — ложь…»[87]

5 апреля 1921 г. в Москве было составлено «Обращение Советского правительства к руководителям Советов, правительствам зарубежных стран, редакциям газет в связи с возвращением на Родину репатриантов из Константинополя»: «…Большинство беженцев состоит из казаков, мобилизованных крестьян, мелких служащих. Всем им возвращение в Россию больше не возбраняется, они могут вернуться, они будут прощены, а после возвращения в Россию они не подвергнутся репрессиям»[88]. В тот же день появился другой документ: «Российская Коммунистическая Партия (большевиков). Центральный Комитет. № 847. Москва, 5 апреля 1921 г. Товарищу Дзержинскому. Выписка из протокола заседания Политбюро ЦК РКП. Слушали: О возвращении в РСФСР врангелевцев. Постановили: Подтвердить постановление Политбюро о недопущении в РСФСР врангелевцев. Исполнение возложить на тов. Дзержинского. Секретарь ЦК В. Молотов»[89].

В СССР Слащов возобновил карьеру — преподавал тактику в школе комсостава «Выстрел». 11 января 1929 года он был убит, по официальной версии — из личной мести за расстрелянного во время Гражданской войны брата. Но по времени убийство Слащова совпадает с началом очередной волны репрессий, направленных против бывших офицеров белых армий. Трагично сложилась и судьба лиц из ближайшего окружения Слащова, которые вернулись вместе с ним. В 1931 году были расстреляны полковник Гильбих и капитан Войнаховский, во второй половине 1930-х годов — полковник Баткин и начальник личного конвоя Слащова полковник Мезернецкий. Участь жены Слащова и генерала Мильковского не известна[90].

В 1925–1927 годах ОГПУ осуществляло операцию «Трест». Ее целью было скомпрометировать в глазах международной общественности руководителей белой эмиграции, а также заманить на советскую территорию и уничтожить эмигрантских активистов. Одну из ключевых ролей в этой операции сыграл бывший генерал Русской императорской армии, перешедший на службу в РККА, Н.М. Потапов.

К похищению в 1937 году руководителя РОВС генерал-лейтенанта Е.К. Миллера были непосредственно причастны белоэмигрант генерал-майор Н.В. Скоблин и его жена Н.В. Плевицкая. Скоблин был завербован советской разведкой в 1930 году, получил персональную амнистию и в течение семи лет являлся платным агентом. Участвуя в похищении Миллера, Скоблин рассчитывал занять пост председателя РОВС, но был разоблачен. После того как в штаб-квартире РОВС ему было предъявлено неопровержимое доказательство его причастности к похищению, Скоблин скрылся бегством. Плевицкая предстала перед французским судом и была приговорена к длительному сроку тюремного заключения. И ноября 1937 года, через неполных два месяца после похищения Миллера, Скоблин написал письмо в НКВД: «Пользуясь случаем, посылаю Вам письмо и прошу принять хотя и запоздалое, но самое сердечное поздравление с юбилейным праздником 20-летия нашего Советского Союза… Сейчас я имею полную свободу говорить всем о моем великом Вожде Товарище Сталине и о моей Родине — Советском Союзе… Сейчас я тверд, силен и спокоен и тихо верю, что Товарищ Сталин не бросит человека…»[91]