Ирина расписала на голубых и оранжевых листах суммы к оплате и передала их старшему менеджеру, которая в ожидании между тем говорила, стоя у директорского стола:

- Ну, не знаю, мы обычно раньше так не делали, хотя, по большому счету, почему бы и нет: может, это и пройдет – попробуем.

- Конечно, попробуем, Галина Ивановна. Держите меня в курсе событий, мне интересно, какая будет реакция и у тех, и у других.

- Да, конечно, - сказала Галина Ивановна и покинула кабинет.

Вслед за ней и Ирина вышла в зал для работы с клиентами, а оттуда – в общий коридор здания, где стояли автоматы с напитками и всякими сладостями. Ей вдруг дико захотелось печенья в шоколаде, сдобренного карамелью, и пусть она понимала, что стоило бы себя ограничивать в подобного рода сладостях, но иногда, если сильно хочется – то можно, и даже нужно.

В коридорах стояла суета: люди сновали туда-сюда, и этот муравейник ей напоминал кулуары почитаемого альмаматера. Ей пришлось встать в очередь к одному из автоматов, но, простояв некоторое время, она решила, что может с таким же успехом помыть пока руки и подправить линию губ в женской комнате. Пройдя дальше по коридору, не встретив в массе встречного потока ни одного знакомого лица, что было совершенно неудивительно, хотя и печально, она вошла в туалет и, прислонив сумочку к стене на тумбочке рядом с умывальником, открыла воду, глядя в зеркало напротив. Её рыжая копна волос в детстве доставляла ей множество неприятностей, но после двадцати Ирина обнаружила, что это, оказывается, колоссальное преимущество перед всеми остальными – она была естественно рыжей; и тонкие черты лица, включая губы, придавали всему её облику особую пикантность, которую невозможно встретить ни в блондинках, ни в брюнетках, ни в шатенках – так, по крайней мере, ей внушили еще в университете. И она с этим согласилась, не тратя времени и нервы на выискивание противоположной точки зрения ни внутри себя, ни снаружи.

Она подняла рычажок крана и тут только заметила в зеркале, что находится здесь не одна – в одной из кабинок позади неё явно кто-то присутствовал, только почему-то хотел скрыть этот факт: Ирина определила это по одинокой туфле, краешек которой неестественно, с точки зрения функционального предназначения этой кабинки, высовывался из-под её двери, словно женщина пряталась за тонкой перегородкой. Ирина подошла ближе, и интуиция подсказала вдруг ей, что здесь не всё нормально. Сердце в её груди забилось быстрее, руки похолодели, и ей внезапно захотелось выбежать отсюда и позвать кого-нибудь на помощь, но здравый смысл не позволял ей двинуться с места, пока она не удостовериться, что с тем, кто находился внутри, действительно не всё в порядке.

Медленно опустившись на корточки, она попыталась разглядеть, что происходит внутри, и увидела краешек серой юбки и вторую ногу: женщина, по всей видимости, стояла, прислонившись спиной к перегородке. Только стояла она на самых носочках, так что второй туфель почти сполз с ноги, обнажив пятку. Теперь до неё дошло, что и эти туфли, и эта юбка уже были сегодня в её кабинете – на Галине Ивановне. Она резко выпрямилась и нервно спросила:

- Галина Ивановна, с вами всё в порядке?

Ей никто не ответил, а в ушах она скорее ощутила, чем услышала протяжный металлический звон, который нарастал по мере того, как она опасливо стала приближаться к белой матовой двери. Как назло, никому не приспичило войти в этот момент, а было бы кстати: неожиданно одной ей здесь стало не по себе, а звон в ушах раздражал её, потому что она знала, что это от страха.

- Галина Ивановна, что за шутки: я же знаю, что вы там, - снова произнесла Ирина.

Она в нерешительности остановилась в метре от круглой хромовой ручки, рассуждая про себя, зачем бы Галине Ивановне понадобилось прятаться от кого бы то ни было в туалетной кабинке – это же полный абсурд! Да она и не могла себе вообразить старшего менеджера, притаившуюся возле сливного бачка между пластиковой перегородкой, разделявшей кабинки, и унитазом. Представив себе эту картинку, ей немного стало легче, и она решительно взялась за ручку и попыталась повернуть её, одновременно потянув на себя, но оказалось, что дверь заперта изнутри. Теперь Ирина уже не сомневалась, что произошло что-то непоправимое, и забарабанила по пластику, повторяя:

- Галина Ивановна, что с вами? Почему вы молчите, Галина Ивановна? Откройте дверь, я вам помогу! Вы меня слышите?!

Но все её призывы остались без ответа. Тут она догадалась броситься к соседней кабинке, о стенку которой, судя по всему, оперлась Галина Ивановна. И, распахнув дверь, Ирина застыла в оцепенении: сверху, перекинутая через металлический бордюр, венчавший пластиковую перегородку, натянутой струной вниз тянулась тонкая шелковая бечевка, привязанная концом к отводу трубы возле сливного бачка. Ирина подсознательно догадалась, что её другой конец должен находиться где-то на шее женщины – рядом, за этой тонкой перегородкой, оттого и туфли с её ног почти спадают; и от этой догадки колени её вдруг подогнулись, и она тяжело опустилась на крышку унитаза, машинальным жестом прикрыв рукой рот, чтобы подавить в себе готовый вырваться из её груди крик ужаса. Глаза её расширились, а сердце галопом понеслось к горлу, перехватывая дыхание, и она заставила себя подняться и расправить плечи, чтобы дать возможность легким свободно набраться воздуха.

«Зачем она это сделала? Зачем она это сделала? Господи, зачем?» - метались фразы в её голове, пока она медленно переставляла ноги к выходу. «Нужно позвать на помощь, нужно вызвать скорую…» Но вместо этого, неожиданно для себя, Ирина обернулась и снова взглянула на натянутую нить и тут только поняла, что сама Галина этого сделать не могла. Просто физически было невозможно прикрепить верёвку в одной кабинке, и пройти повеситься в другую.

Она вдруг прочувствовала, что только что находилась именно на том месте и сидела именно на той крышке, на которую всего несколько минут назад вставал ногами убийца, чтобы набросить смертельную петлю на шею бедной женщины; и от осознания этого ей стало ещё хуже и пришлось прислониться спиной к холодной керамической стене, чтобы удержаться на ногах и подавить в себе подступившую дурноту. Но через мгновение она заставила себя оторваться от этой неприветливой опоры и подойти к умывальнику, поплескать в лицо холодной водой и, промокнув капли бумажным полотенцем, замереть на мгновение, приходя в себя. «Вдруг она еще жива, и ей можно помочь?» - подумала Ирина, но вновь приблизиться к тому месту у неё уже не было сил. Нужно было позвать людей, но что-то тормозило её, сдерживало порыв, и она поняла, что это было чувство самосохранения – ведь выходило, что она последняя была в той, соседней, кабинке, и именно она открыла дверь, и именно её отпечатки пальцев там остались.

«И как только никто не вошел, пока я сидела…» Она импульсивно оторвала кусок бумажного полотенца и, подбежав к кабинке, быстро протерла шарообразную ручку, косяк и торцевую часть дверцы, за которую – она не помнила точно – могла взяться. Потом также бегом, на цыпочках, подбежала к умывальнику, бросила скомканный кусок бумаги в урну и, посмотрев на себя еще раз в зеркало, решительно вышла из туалета, наклонив голову, чтобы не встретиться случайно с кем-нибудь взглядом, ибо в её глазах отражалось смятение и… чувство вины.

Возле автомата стояла одна лишь девушка, выбиравшая сорт кофе, за которой Ирина, перед тем как отойти, и занимала очередь. Она постаралась незаметно приблизиться сзади, чтобы создать впечатление, будто и не отлучалась никуда вовсе. Она подумала, что прошло не более трех-пяти минут, а перед ней словно вся жизнь пронеслась. Ей показалось, что если она привлечет внимание девушки к себе и запомнит её сама, это будет нелишне, и спросила:

- Не горячий?

Девушка обернулась и, улыбнувшись, ответила:

- Горячий, обжигает прям.

- Как же вы его до кабинета донесёте? – с сочувствием покачала она головой.

- Да мне тут два шага – мы же с вами соседи.