Однако, один из убежавших, а именно тот, кто неисчислимое количество раз рассказывал историю побега, а позднее напечатал ее и, слегка переиначив, заново рассказал в мемуарах, многим критикам кажется подозрительным.

Прежде всего, от того, кто впадает в крайности, ожидают более чем крайностей, в то время как от заурядных фигур ждут заурядного. Так как Казанова откровенно бахвалился своим цинизмом, ему не верят. Так как он по преимуществу писатель мемуаров, от него требуют предельной точности даже в мельчайших деталях, в то время как от ограниченных или тех, кто больше лжет, требуют меньшего и оказывают меньший кредит.

Друзья-критики Казановы — Да Понте и князь де Линь не сомневались в факте побега. Да Понте пишет в своих мемуарах: «Он чудесным образом убежал из-под Свинцовых Крыш».

Князь Шарль де Линь пишет: «Эта работа носит печать правды, которую впрочем мне подтверждали многочисленные венецианцы».

Несомненно «История моего побега», кроме небольших разночтений и редакционных поправок, правдива и является замечательным примером знаменитых и подлинных побегов.

В тридцать один год Джакомо Казанова снова стал свободным человеком. Он стал политическим эмигрантом. Он стал жертвой ненавистной инквизиции. Он стал в Европе полугероем. Он стал искателем приключений нового типа, решительным и зрелым. Последняя магия юности была позади. Он стал в самом деле новым человеком.

КНИГА ВТОРАЯ

«Зрелый Казанова»

Глава тринадцатая

«Миллионер»

Казанова снова был свободен. Он всегда любил свободу: ходить куда захочет, говорить что думается, любить что нравиться, думать, что думали до него лучшие авторы, а иногда иметь и собственные мысли. Прежде всего, он любил свободу деятельного праздношатающегося, того солнечного типа, который всегда занят делом, всегда в пути, всегда в спешке. Лишь к праздным людям приходят музы, мудрость и удовольствия жизни.

Казанова убежал из страшнейшей темницы и казался свободным для новой мудрости; это была трепетная свобода беглеца, который только что удрал, которая вдвойне слаще от привкуса жестоких воспоминаний.

До сих пор он был путешественником, имеющим определенный дом, молодым господином, познающим мир, но возвращающимся на родину, когда ему захочется, который по меньшей мере всегда мог возвратиться.

Теперь он был как Вечный Жид, непрерывно травимый, без родины и угла, со всей Европой для изгнания. От игорного стола он путешествовал к игорному столу, ездил из замка в замок, из гостиницы в гостиницу, в новые города, в новые страны. Все, что Казанове в юности доставалось, как говориться, играючи, стало теперь прозою жизни: соблазнение и мошенничество, магия и каббала, шарлатанство, секретные союзы, бытие тайного агента, торопливые связи, образ жизни и литература.

Что выглядело произволом, стало непринужденным характером. Предрасположение стало неврозом. Он наблюдал острее, охотился за материальными благами горячее, находил все более глубокими удовольствия от знаменитых людей и от больших гешефтов мира. В столице западной цивилизации, в Париже, который его очаровал, он был теперь решительно настроен встать на «дорогу приключений», и все сильнее оставался беспокойным литератором, смеющимся репортером восемнадцатого столетия, его частных и особенно эротических обычаев. Он все систематичнее путешествовал в интеллектуальном мире. Со своим бешеным беспокойством и нервозным любопытством он действовал, как незаконный предтеча лорда Байрона и Стендаля или некоторых бессонных журналистов от цивилизации и мировых философов двадцатого века.

Что за нетерпение двигало Казановой?

В Бозене он шесть дней отсыпался в постели, пока не пришли сто цехинов от Брагадино. Тотчас он заново одел себя и Бальби, хотя сбежавший монах ежедневно говорил, что Казанова обязан ему половиной свободы и поэтому половиной доходов.

Влюбленный в каждую служанку и уродливый Бальби получал и выносил с монашеским смирением множество пощечин, которые совсем не удерживали его, чтобы через двадцать четыре часа посвататься заново.

Семидесятилетняя графиня Коронини из Венеции добилась у курфюрства Баварии для Казановы, но не для беглого монаха, права убежища в Мюнхене.

В церкви, где Казанова наблюдал чудо покойной императрицы, вдовы Карла VII, у которой даже у мертвой были теплые ступни, в то время как у Казановы всю жизнь мерзли ноги, он встретил танцора Михеля дель Агата, супруга красивой танцовщицы Гардела, с которой он познакомился шестнадцать лет назад у сенатора Малипьеро; она написала своему другу, канонику Басси из Болоньи, который был дискантом в Аугсбурге, и просила его принять Бальби, в то время как Казанова посадил его в коляску до Аугсбурга. Казанова, который после заключения и побега страдал нервами, лечился, как обычно, трехнедельной диетой.

На пути в Париж он задержался в Аугсбурге (что подтверждает заметка в «Augsburger Zeitung») и в доме дисканта Басси встретился с Бальби в одежде аббата в напудренном парике, который, сытый и хорошо устроенный, обрушился на Казанову с упреками, потребовав, чтобы он взял его в Париж.

Три месяца спустя Басси написал Казанове, что Бальби ушел вместе со служанкой, некой суммой денег, золотыми часами и дюжиной серебряных столовых приборов. Позднее Казанова узнал, что Бальби в Шуре, столице Граубюндена, обратился в кальвинистскую веру и получил признание своего брака с соблазненной служанкой, которая, однако, когда вышли деньги, отколотила его и бросила, после чего он уехал в Брешию, город республики Венеция, чтобы объявить губернатору о своем имени, своем побеге и своем раскаяньи, и с его помощью заслужить прощение в Венеции. Подеста скованным доставил его в трибунал, где мессир Гранде заново отправил его под Свинцовые Крыши. Отпущенный через два года в монастырь, еще через шесть месяцев Бальби сбежал оттуда в Рим, где бросился к стопам папы Реццонико, который освободил его от обета монашества, после чего Бальби вел в Венеции бесцельную жизнь в качестве свободного духовного лица.

В среду 5 января 1757 года Казанова прибыл в Париж. Он квартировал на улице Пти Лион Сен Савер у своего друга Балетти под каббалистическим именем Паралис. Все семейство приняло его с открытыми объятиями. «Я никогда не был более искренно любим как в этом интересном семействе». Через пять лет он вновь обнял Сильвию. Он с восхищением увидел ее дочь Манон, которую оставил ребенком и которая теперь была красивой молодой девушкой семнадцати лет (Казанова говорит — пятнадцати), полной таланта и грации. Воспитанная как девушка из знатного дома в монастыре урусулинок в Сен-Дени, она была начитанной, обладала своеобразием, восхитительно танцевала, играла комедию и владела музыкальными инструментами. Казанова снял жилище вблизи Балетти и взял фиакр к отелю Бурбон, чтобы разыскать аббата Берниса, который через пару месяцев стал министром иностранных дел. Бернис был в Версале. Казанова поехал туда. Бернис уже вернулся в Париж, Казанова взобрался в свою коляску и услышал крики слева и справа: «Убили короля!». Казанову забрали на вахту, где за три минуты собралось двадцать человек. Он не знал, что подумать, казалось, что он во сне. Невиновные выглядели смущенными и не доверяли другим. Пять минут спустя офицер отпустил всех. Король был ранен, его отвели в апартаменты, покушавшийся пойман.

На пути домой коляску Казановы обогнали галопом по меньшей мере две сотни курьеров, каждый кричал новейшие сообщения для публики. Последний сообщил, что рана незначительна.

Казанова был влюблен не только в женщин, но и в большие города, особенно в Венецию и в Париж, его «вторую родину, … несравненно прекрасный город», где живут в величайшей бедности, где можно добыть великое счастье.