Казанова увидел во Французском Театре пьесы Мольера; сколько бы он их не смотрел потом, ему казалось, что он видит их впервые. Он легко сходился с молодыми актрисами. Он ходил с Пату во французскую оперу за сорок су (два ливра!, говорит Гугитц) в партер, где можно было постоять в высшем обществе. Он видел Дюпре, учителя великого танцора Вестриса, и знаменитую Камарго, которая танцуя не надевала панталон (о чем со многими деталями писал знаменитый театральный критик Гримм. Также и суровый Гугитц считает это, вообще говоря, возможным, по крайней мере в начале своей карьеры она танцевала без них).

Манеру дирижеров Казанова нашел просто отвратительной. Они «как бешеные» стучали палочками налево и направо, как будто заставляя звучать все инструменты силой только своих рук. Позднее в Венеции Гете тоже порицал дирижерскую палочку, которую к тому времени итальянские дирижеры переняли у французских.

Казанова восхищался также тишиной французов во время музыки. В Италии публика затихает только когда выходят танцоры, словно она смотрит ушами, а слушает глазами.

Когда двор выехал в Фонтенбло, Казанова поехал с ними как гость Сильвии, которая снимала там дом. (Казанова повторяет в воспоминаниях некоторые описания этого события, которые он уже давал в сообщении «Il Duello ovvero saggio della vita di Giacomo Casanova Veneziano») Все иностранные послы и театр следовали за двором. В эти шесть недель осени Фонтенбло выглядел ярче Версаля. Там Казанова изучил двор и познакомился с иностранными послами, среди них с венецианским посланником Морозини.

Казанова имел право сопровождать венецианского посланника в оперу. Он сидел на паркете прямо напротив ложи мадам Помпадур, не зная, кто она. Красивой дочери пекаря, Жанне-Антуанетте Пуассон, маркизе де Помпадур, было тогда двадцать восемь лет. (Казанова чрезмерно хвалил ее в своем сочинении «Confutazione …».)

В первой сцене вышел знаменитый Ле Мауре и начал с такого сильного и неожиданного крика, что Казанова засмеялся. Кавалер с голубой орденской лентой сидевший рядом с Помпадур сухо спросил, их какой страны он приехал. Казанова ответил в том же тоне: «Из Венеции.»

«Я был там и очень смеялся над речетативом ваших опер.»

«Я думаю, месье, и даже уверен, что там не было людей, которые препятствовали вашему смеху.»

Этот дерзкий ответ заставил рассмеяться Помпадур. Она спросила, в самом ли деле он приехал оттуда снизу?

«De la-bas, Madam?» (Откуда, мадам?)

«Из Венеции!»

«Венеция, мадам, лежит не там внизу, а там вверху…»

Этот ответ показался еще остроумнее. Вся ложа заспорила, лежит ли Венеция вверху или внизу. Нашли, что он прав. Так как у Казановы был насморк, тот же господин — это был маршал Ришелье, чего Казанова не знал, спросил, хорошо ли закрыто его окно. Казанова возразил, что его окна утеплены; все в ложе засмеялись и он тотчас понял, что имел в виду calfeutre, а из-за насморка произнес calfoutre. (cal foutre — замазаны калом).

Через полчаса Дюк де Ришелье спросил его, какая из актрис по его мнению красивее?

Казанова указал.

«Но у нее некрасивые ноги!»

«Это ничего не значит, месье; кроме того, когда я пытаюсь проверить красоту женщины, то ноги — первое, что я отбрасываю в стороны.»

Тут герцог спросил посланника Морозини, кто этот остроумный господин в его свите. Морозини представил Казанову герцогу.

Казанова познакомился также с лордмаршалом Шотландии Кейтом, послом короля Пруссии.

Казанова видел Людовика и королевскую семью, причем восхищается обнаженной грудью принцесс. В галерее он увидел короля, опиравшегося рукой на плечо министра д'Ардансона. В другом зале он увидел дюжину придворных и вошел. Стол для двенадцати персон был накрыт на одну. На это место села королева Франции, Мария Лещинская, дочь польского короля Станислава. Она была без румян, просто одета, носила высокую шляпу, выглядела старой и благочестивой. Две монахини поставили перед ней тарелку с маслом, двенадцать кавалеров стояли в почтительном молчании полукругом в десяти шагах от ее стола. Казанова остался среди них.

Королева ела, не обращая ни на кого внимания. Какое-то блюдо она попросила подать еще раз, осмотрела господ и сказала: «Месье Левендаль.» Знаменитый завоеватель Берген-он-Зума выступил вперед и сказал: «Мадам?»

«Я думаю, что это куриное фрикасе.»

«Я того же мнения, мадам.»

Ответ был дан с полной серьезностью. Маршал Левендаль пятясь вернулся на свое место. Не проронив больше ни слова королева закончила завтрак и ушла.

Казанова, любопытствующий литератор и сверхработоспособный бездельник, всегда был без ума от людей. Страстный посетитель комедий всегда имел вкус к Человеческой комедии.

Чем жил он в эти два парижских года? Они были прелестны, пишет он, только иногда была нужда в деньгах. Жил ли он за счет Сильвии? Он был ее гостем за столом и в Фонтенбло. Его парижские любовные приключения были недороги. Он прекрасно гулял, но не слишком привязывался к дебютанткам жизни и любви, которые вероятно составляли контраст к перезревшей Сильвии.

В свои двадцать пять — двадцать шесть лет он поразительно часто несчастливо влюбляется. Коралина и Камилла, племянница художника Самсона, герцогиня Шартрская.

Курьезным образом он ничего не говорит об игре.

Однажды друг Пату повел его на ярмарку в Сен-Лорен, чтобы пообедать с фламандской актрисой по имени Морфи. Казанова не находил прелести в этой женщине, но «кто же возражает другу?» Тогда как Пату хотел провести ночь в постели комедиантки, у Казановы не было желания возвращаться одному и он хотел проспать ночь на канапе.

Сестра Морфи, маленькая неряха тринадцати лет (на самом деле ей было уже четырнадцать или пятнадцать) предложила за малый талер свою постель и привела к мешку соломы на четырех планках в своей каморке.

«И это ты называешь постелью?»

«У меня нет другой.»

«Эту я не хочу, поэтому ты не получишь малого талера.»

«Вы хотите раздеться?»

«Конечно.»

«Что за причуда! У нас нет простыней.»

«Ты что, спишь в одежде?»

«О, нет!»

Тогда он пообещал малый талер, если она раздетой ляжет в постель и позволит на себя посмотреть. Он конечно ничего не станет с ней делать. Он увидел законченную красоту. За шесть франков она по его желанию смеясь принимала разные позы. Так как кроме грязи он не нашел в ней ни одного изъяна, то за шесть других франков собственными руками вымыл ее с ног до головы. Малышка была уступчива во всем, кроме единственного пункта. Ее сестра рассчитывала, что она может получить за это двадцать пять луи. Он обещал поторговаться в следующий раз. Она охотно предоставила ему все остальное и он обнаружил рано созревший талант.

Маленькая Элен (комиссар Мезнье и другие называют ее Мари-Луиза) отнесла выручку сестре. Прежде чем Казанова удалился, пришла сестра и предложила ему определенный предмет дешевле, так как ей нужны деньги. Он засмеялся. Он решит утром. Пату ничего не знал о его большом открытии, но по желанию Казановы убедился воочию в совершенстве форм малышки. Она была светлой и голубоглазой, и имела все, что только может дать природа. Ее портрет работы Буше показывает соблазнительную красивую девушку.

Казанова нашел цену за все слишком высокой и договорился с сестрой, что за шесть франков будет приходить и рассматривать малышку в ее каморке, пока не почувствует желание выложить требуемые шестьсот франков. Это было чистым ростовщичеством, но Казанова обрадовался. Сестра думала надуть его, так как за два месяца получала от Казановы триста франков.

Он нашел немецкого художника, который за шесть луи написал малютку. Как и на портрете, написанном Буше, она лежала на животе, опираясь рукой и грудью на подушку и показывала лицо, бедро и задик. Последняя часть была написана художником с таким искусством и правдой, что лучшего не мог пожелать ни один любовник. Казанова был восхищен и подписал под картиной «О'Морфи» греческими буквами, что выглядит красивее.