«Из какой страны ваша спутница?», спросил он венгра.

«Из Франции, она говорит только по-французски.»

«Значит, вы тоже говорите по-французски.»

«Ни слова!»

«Пантомима — тяжелое искусство?»

«Мы понимаем друг друга.»

«Могу ли я с вами позавтракать?»

«Спросите лучше сами.»

Казанова спросил. Прекрасная головка молодой женщины в мужском спальном колпаке внезапно вынырнула из-под одеяла. Казанова сказал, что восхищен ею, она кокетливо ответила, он пошел за кельнером. Когда вернулся, она была одета в голубой сюртук и причесана по-мужски. За завтраком венгр непрерывно говорил с ним. Казанова непрерывно смотрел на француженку.

Потом он пошел к графу Спада. Генерал, не обрадованный вмешательством священников в свою епархию, приказал адъютанту вначале пригласить офицера со спутником на обед, а потом потребовать от епископа удовлетворения в соответствии с притязаниями капитана.

Когда Казанова пришел с адъютантом, сбиры ретировались. Капитан пожелал — и получил — тридцать цехинов и коленопреклоненное извинение хозяина и сбиров. Часом позже Казанова с венгром и француженкой пришли к графу Спада. Поездку в Неаполь он отложил. Капитан был близок к шестидесяти, француженке было двадцать и она была обворожительна. В Парму Казанова хотел ехать с ней, венгром он уже был сыт.

За столом графа Спада прекрасная француженка выступала, как мужчина. Но синьора Квирини плавилась от ревности. Старый аббат уверял, что хозяин и сбиры приходили по заданию инквизиции: инквизиция не желает, чтобы мужчина спал с кем либо, кроме своей жены.

Через двадцать лет в Испании Казанова обнаружил, что комнаты в гостинице запираются снаружи, словно тюремные камеры. Из этого обстоятельства он проницательно заключил, что наступает угроза падения монархии, которая и в самом деле рухнула — двести лет спустя и по другим причинам.

«Можно ли жить вместе, не понимая ни слова?», спрашивала синьора Квирини. (Уже Монтень писал об итальянских куртизанках, которые требуют разговоров так же, как и любви.)

Француженка возразила, что для ее дел не требуется ни слова.

«Но ведь ничего не возможно без слов или писем», вскричала Квирини.

«Игра тоже?»

«Вы и играете вместе?»

«Мы не занимаемся ничем другим, мы играем в фараон и я держу банк.»

Джульетта Квирини рассыпалась в смехе.

«Велик ли выигрыш у банка?», спросил генерал.

«Ах, выигрыш такой неопределенный, что не стоит разговора.»

Никто не перевел венгру этот ответ. Казанова был очарован «пикантным» тоном. Он уже думал над «путями и средствами» завоевания француженки. Неужели венгр выиграл ее без единого слова? Он предложил ему свою коляску, очень удобную, с двумя свободными задними сидениями. Когда они согласились, он пошел в кофейню, где собирались аристократы, и за двести цехинов купил коляску у графа Дандини, сына того профессора из Падуи, у которого Казанова слушал пандекты.

За ужином Казанова разговаривал с Анриеттой и обнаружил поразительные добродетели: тонкость, такт, хорошее воспитание. Она все более превращалась для него в загадку. Она еще обмолвилась, что венгр не был ей ни отцом, ни супругом.

Честный венгр оплатил расходы на поездку до Пармы. Казанова переводил шутки Анриетты, над которыми они непрерывно смеялись, на латинский, но в переводе соль терялась и добродетельный капитан из вежливости только улыбался.

В Форли Казанова не отважился спать во второй постели в их комнате из страха, что посреди ночи Анриетта придет из постели венгра в его постель, а он не знал точно как это воспримет венгр. У нее из одежды была лишь форма, и она носила рубашку капитана. Все казалось ему загадочным.

В Болонье он спросил за ужином: «Как вы стали подругой этого роскошного старика?»

«Спросите его, но пусть он ничего не пропускает!»

Капитан ушел в шестимесячный отпуск, чтобы с другом посетить Рим, он думал, что в Риме все образованные люди говорят на латыни, как в Венгрии, однако даже итальянские священники могут писать на латыни, но не говорят на ней.

Не въезде в Чивита-Веккью с возницей, понимавшем латынь, венгр увидел старого офицера и эту девушку в форме, выходящими из трактира. Она понравилась ему с первого взгляда, но он конечно забыл бы ее, если б снова не увидел эту пару из окна комнаты. Рано утром он увидел, как офицер уезжает. Тогда венгр послал своего чичероне к девушке и велел спросить, не проведет ли она за десять цехинов час с ним наедине. Она ответила по-французски, что после завтрака уезжает в Рим, где господин может легко ее найти. На следующий день венгр получил депеши, деньги и паспорта до Пармы.

Он уже больше не думал о прекрасной авантюристке, как его чичероно сказал, что у него есть ее адрес, но она все еще со старым офицером. Венгр просил его передать, что на следующий день уезжает. Она ответила, что у городских ворот он сможет посадить ее в свою коляску.

Она пунктуально стояла у Порто дель Пополо. Жестами она дала понять, что хочет есть. Они поели в ближайшей гостинице, и много говорили, не понимая друг друга. После десерта они поняли друг друга превосходно. Он посчитал дело сделанным и вручил ей десять цехинов, которые она неожиданно вернула, и ему стало понятно, что она не хочет назад в Рим, но в Парму, в Парму!

Он обрадовался. Он мог лишь болтать с ней и участвовать в ее приключениях, не имея понятия, кто она, зная только, что ее зовут Анриетта, что она француженка, кроткая, как овечка, здоровая и с хорошими манерами. Ее ум и храбрость он видел в Риме. С помощью Казановы он очень хотел узнать ее историю. Ему будет тяжело расстаться с ней в Парме. Казанова должен перевести, что в Парме он отдаст ей тридцать цехинов епископа из Чезены. Будь он богат, он дал бы больше.

Казанова спросил, не будет ли точный перевод ей неприятен. Она просила не пропускать ничего, только покраснела и велела сказать венгру, что не станет ни рассказывать свою историю, ни брать у него тридцать цехинов, и в Парме должна остаться одна; если он ей случайно встретится, он должен сделать вид, что ее не знает. Потом она обняла его с чувством, большим чем нежность. Казанова должен сказать ей, что венгр лишь тогда послушается, когда будет уверен, что это ей не во вред. Казанова должен сказать ему, что ни в коем случае он не должен больше думать о ее судьбе.

Все трое печально помолчали. Наконец Казанова пожелал им доброй ночи.

В своей комнате он начал громко рассуждать сам с собой. Он устал от латыни. Кем была эта женщина, соединявшая тонкие чувства с циничной безнравственностью? Она хотела жить в Парме своими прелестями? Ждала мужа, возлюбленного? У нее почти ничего не было, но она не хотела ничего брать у человека, которому не краснея уже оказывала любезности. Она была без средств и без языка в чужой стране. Почему она не объяснила венгру, что использовала его только для того, чтобы избавиться от офицера в Риме? Что она хочет от Казановы? Она знает, что он едет вместе с ними только из-за нее. Она играет в добродетель?

На следующее утро он должен потребовать от нее тех доказательств любви, которые она так быстро предоставила венгру, или в Парме он выкажет ей резкое презрение.

Ночью он так страстно мечтал о ее объятиях, что превратил бы их в действительность, не будь их комната заперта. Долгий чувственный сон сделал его совершенно влюбленным. Еще до отъезда он должен получить ее обещание, или не поедет с ними дальше.

Думаете, он придает слишком большое значение такой мелочи?, спрашивает Казанова. Старость смирила его страсть, сделав его бессильным, но сердце остается молодым, память свежей, и самое большое горе, что женщины больше его не любят.

Он прямо сказал венгру, что влюблен в Анриетту, и не станет ли тот противодействовать, когда он будет уговаривать Анриетту стать его возлюбленной? Ему нужно полчаса наедине с ней. Капитан вышел. Казанова спросил, хочет ли она, чтобы он, как и венгр, покинул ее в Парме?

«Да», сказала Анриетта.

«Я не могу оставить вас в чужом городе без денег. Я слишком люблю вас. Обещайте мне полюбить меня в Парме, иначе в поеду в Неаполь, чтобы забыть вас. Сделайте выбор. Капитан знает все.»