«Это граф Чели, римлянин и мой любовник.»

«Поздравляю, господин граф. Марина — почти моя дочь!»

«Шлюха она», ответил граф.

«В самом деле он мой сутенер.»

Чели швырнул в нее нож, она отпрянула, он кинулся к ней. Казанова приставил к груди Чели острие шпаги и крикнул: «Стой или ты мертвец!», и попросил Марину посветить на лестнице. Но Марина накинула плащ, схватила его за руку и умоляла увести ее.

Граф сказал, что завтра будет ждать его в яблоневом саду.

«В четыре», ответил Казанова. Местечко в паре миль от Милана было известно постоялым двором для паломников и самой лучшей остерией.

Казанова привел Марину в гостиницу и заказал комнату рядом со своей. За столом она рассказала, что мнимый граф Чели — профессиональный игрок, с который она познакомилась в Милане. Став ее любовником, он поселился с ней и требовал от нее любезностей для всех, кого хотел одурачить. Теперь ей хватит. Она любит только Казанову, она останется с ним, пока не поедет в Мантую, куда ее пригласили на место первой танцовщицы. Или он любит другую? Или он больше не любит ее? У нее только триста цехинов. Утром он их получит. Он не желает денег? Тоже хорошо!

Назавтра Казанова на всякий случай рассовал все свои ценности по карманам, нанял фиакр и поехал в сад. Было глупо всерьез принимать честь негодяя, но ему хотелось подраться.

Эти субъекты с краев «хорошего общества» передразнивали обычаи светского общества, чтобы лучше его эксплуатировать. Карманные воры дрались на дуэлях с танцорами. Сутенеры со шпагой в руках защищали свою честь против шулеров.

Пока Чели не появился, Казанова разговорился в кафе с молодым французом, чье лицо ему понравилось. Чели пришел через четверть часа с неким субъектом, который выглядел как головорез и нес шпагу сорока дюймов длины. Казанова попросил пойти с ним француза, который принял все за розыгрыш. Они вышли. Чели и его спутник медленно шли следом. Через десять шагов Казанова вынул шпагу и призвал Чели защищаться. Француз тоже вынул шпагу.

«Как?», закричал Чели. «Двое на одного?»

«Пусть подойдет ваш друг. У него тоже есть шпага.»

«Да», сказал француз. «Мы устроим двойную партию!»

«Я не дерусь с танцорами!», крикнул головорез.

Тогда француз ударил его шпагой плашмя, Казанова тоже вытянул Чели, и эти двое убежали.

Казанова пригласил француза на обед в гостиницу и назвал ему имя, под которым там записался. Он ездил тогда под чужим именем, наверное страшась венецианской инквизиции.

Марина, которой Казанова описал дуэль, узнала во французе своего будущего партнера в Мантуе, танцора Балетти.

Антонио Стефано Балетти, сын и племянник знаменитых актеров, был на год старше Казановы и стал его ближайшим и полезнейшим другом.

Уже с восемнадцати лет он играл молодых любовников в Итальянской Комедии в Париже, четыре года назад приехал в Италию, в двадцать четыре года стал балетмейстером в Милане, а год назад в Мантуе, которую вынужден был покинуть из-за долгов. Гольдони видел его в Венеции и писал: «Этот сын итальянца и француженки прекрасно владеет обоими языками и обладает талантом.» Казанова часто жил у него или его родителей в Париже, как показывают многие адреса на письмах Казанове. Его имя часто появляется в письмах Манон, сестры Балетти, которая стала невестой Казановы.

Казанова пригласил нового друга ежедневно приходить на завтрак. На третий день он заметил взгляды Марины в сторону Балетти, и так как эта связь могла стать ему полезной, он способствовал ей и в Мантуе поселился в другой гостинице, нежели они. Как-то в Мантуе он прогулялся в книжную лавку посмотреть новинки, и должен был заночевать в караульне, так как шел в темноте без фонаря или факела; он проиграл пару цехином молодому капитану О'Нилану и потерял здоровье с двумя девицами, которых нашел в караульне. Он лечился диетой в пятый раз.

Каждый вечер Казанова ходил в оперу и каждое утро завтракал с Балетти, который влюбился в Марину.

Он часто рассказывал Казанове об одной знаменитой старой актрисе, игравшей двадцать лет назад. Однажды он повел к ней своего друга Казанову. Она приходилась Балетти бабушкой.

Ее сморщенной лицо было набелено и нарумянено, она сверкала фальшивыми зубами, руки ее тряслись, она передвигалась в облаке амбры со взглядами и движениями поломанной куклы.

«Ее своеобразный костюм», пишет Казанова, «двадцать лет назад мог быть очень модным» — этими же словами через сорок лет Шарль де Линь опишет костюм Казановы.

Балетти сказал, как его друг восхищен, что время не может заставить увясть прекрасную землянику на ее груди. Это была родинка. Она обязана ей своим именем — Фраголетта. «Я всегда была Фраголеттой», гордо сказала она, «и всегда ей останусь.»

Казанова почувствовал ужас. Из-за этой Фраголетты его отец был выслан из Пармы, приехал в Венецию к Дзанетте, матери Казановы, и стал его отцом. Она, можно сказать, была поводом к его существованию. Она поинтересовалась, как его зовут.

«Я — Джакомо Казанова, сын пармезанца Гаэтано.» Пораженная, она шагнула к нему. Она молилась на его отца. Беспричинная ревность вскоре исчезла. Она уже смотрела на Джакомо, как на сына. «Обними меня, как свою мать», просила она. Все еще точными жестами актрисы она поднесла к увлажнившимся глазам кружевной платочек. «Единственным недостатком твоего отца была неблагодарность.»

Похоже, у сына был тот же недостаток. Он больше не ходил к ней.

Именно благодаря хорошим связям с полусветом и миром театра входит Казанова в большой мир. Итальянские художники и артисты считались лучшими в Европе. Итальянские певцы, танцоры, актеры, архитекторы, музыканты и писатели в восемнадцатом веке вызывали фурор при всех дворах и во всех столицах. Женщины итальянского театра, видевшие у своих ног половину аристократии Европы, любили длинноногого сорванца с родины, выступавшего, как большой господин, расточавшего любовь и деньги, всегда забавного и услужливого. На яркой сцене его жизни они образовали хор и эскорт, иногда они играли роли его первой, второй, третьей, четвертой любовницы, напоминали ему о родине и на чужбине открывали многие двери.

Как только он пускался в путь, сразу начиналось его новое приключение и захватывало его прочно, но ненадолго. Так шел он по жизни. Один случай вел к другому. Каждый каприз становился судьбой. Своенравие, повторяясь, стало чертой характера.

Шум у двери стал новым поворотом. В соседней комнате он нашел орду сбиров, этой «итальянской напасти, непрестанной чумы». Человек в постели ругал — на латыни — хозяина. Хозяин объяснил Казанове, что это иностранец, раз знает латынь. Под одеялом пряталась женщина, сбиры хотели посмотреть на свидетельство о браке. Если они не женаты, то окажутся в заключении, кроме того господин должен заплатить вожаку сбиров три цехина. Казанова захотел поговорить с господином…

«Это что, разбойники?»

Казанова заговорил на латыни. Человек в постели не желал никому давать ни талера. Он был офицер. Персона рядом с ним прошла в гостиницу в форме офицера.

Казанова уже загорелся. Женщина под одеялом! Интрига! Казанова попросил офицера довериться ему и дать свой паспорт. Это был капитан венгерского полка императрицы Марии-Терезии на пути из Рима в Парму с письмом кардинала Алессандро Альбани к М. Дютильо, министру герцога Пармы.

В красивом платье и причесанный поспешил Казанова в епископский дворец и, вопреки лакеям и слугам, к постели епископа, который направил его в свою канцелярию. Начальник канцелярии спросил Казанову, почему он вмешивается в чужие дела, ему надо обратиться к руководителю сбиров.

«Ничего подобного, господин аббат!», воскликнул Казанова. «Ничего подобного!»

Обрадованный прекрасной суматохой, которую он так быстро устроил, Казанова пошел в гостиницу к венгру и сказал, что все идет великолепно. Кто-нибудь другой был бы напуган затруднениями с епископом и полицией, но Казанова с удовольствием и страстью к сенсации, характерным для типичного бездельника, вмешивался во все, что его не касалось. Он действительно ненавидел полицию и был готов с первого взгляда влюбиться в романтическое существо под одеялом.