Командир полка господин да Рива — Д.Р., как следуя литературной сдержанности называет его Казанова в воспоминаниях — сделал его своим адъютантом, дал комнату в своем доме и солдата-денщика, крестьянина из Пикардии, пьяницу и мота, который едва мог накарябать свое имя. Но он был хорошим парикмахером, знал массу двусмысленных анекдотов, и Казанова учился у него языку французского народа.

Казанова промотал турецкие подарки за пятьсот цехинов, а свои же заложенные ценные вещи выкупил и продал; так хотелось ему стать умным игроком. Он дал эти деньги профессиональному игроку по имени Мароли (или Марулли), тому самому, которому когда-то проиграл. На этот раз они играли совместно. Казанова становился крупье, когда Маролли отказывался. Чаще крупье был Маролли, а Казанова держал карту, так как Маролли не любил выдавать свои карточные приемы.

Казанова внушал доверие. На выигрыше он не был жадным, а проигрывал со смехом. Своей любезностью он нравился игрокам. Шулер должен выглядеть честным. Так Казанова в двадцать лет стал профессиональным игроком, а Мароли его учителем в тех областях, без знания которых нельзя участвовать в азартных играх.

Два последних месяца на Корфу были для Казановы пыткой.

Дважды он прибывал на Корфу богатым, дважды покидал его нищим. Последний раз он кроме того оставил за собой долги, которые так и не оплатил, но «не по злой воле, а по беззаботности».

«О, люди!», восклицает он. «Меня избегали как неудачника, как будто я был заразным.» 14 октября 1745 года он прибыл в Венецию, где судно поставили на карантин.

Казанова писал восточную главу в 1797 году, за год до смерти, и предсказывал, что в Венеции всегда будут галеры. Что иначе должна делать Венеция с преступниками, приговоренными к галерам?

Глава седьмая

Молодой человек

В Венеции Казанова сразу пошел к госпоже Орио. Дом стоял пустым. Она вышла замуж за господина Росу и жила у него. Он пошел туда. Его Нанетта стала графиней Р. и жила в Гуасталье с мужем. Мартина стала монахиней в Мурано.

Два года спустя Мартина написала ему, что во имя Христа и богоматери он никогда не должен ее разыскивать. Его грех, то есть свое совращение, она ему простила, и раскаянье обеспечивает ей по крайней мере будущее блаженство избранных. Она никогда не перестанет молиться о его спасении.

Он никогда не видел ее более, но через девять лет она видела его, он это не заметил. В сорок четыре года он встретил старшего сына Нанетты, офицера пармского герцога.

Аббат Гримани встретил его дружески. Сестра Казановы уехала к матери в Дрезден; брат Франческо в форте Сан-Андре копировал батальные картины Симонини по заказу майора Спиридиола, одного из закадычных друзей Раццеты.

«Франческо арестован?», спросил Казанова и пошел в форт, где встретил брата с кистью в руках; Франческо не был ни обрадован, ни удручен. «В чем ты провинился?», спросил Казанова. Вошел майор. Казанова по-военному приветствовал его и спросил:

«По какому праву вы его задержали?» Он просил Франческо взять свою шляпу и пойти с ним пообедать.

Майор со смехом воскликнул, что стража задержит Франческо.

На следующее утро Казанова посетил военное министерство. Он хотел освободить брата и отказаться от места фенриха. За полчаса все уладилось. Казанова с Франческо расположились в одной меблированной комнате. Он получил отставку и сто цехинов от своего заместителя. Радостно он снял мундир и решил взяться за профессию игрока в карты. Через восемь дней он проиграл последнее сольди.

Надо было жить и он за талер в день стал скрипачом в театре Сан-Самуэле, выстроенном в 1655 году одним из Гримани.

С тех пор как он «утонул так глубоко», он не ходил больше в благородные дома. Его предупреждали, что он будет стыдиться, обдуманно став бездельником и наслаждаясь этим.

Привлекательный, здоровый, талантливый, знающий, развитый, он стал второсортным скрипачом, после того как представлялся своим знакомым доктором обоих прав, священником, секретарем римского кардинала и офицером. Так много банкротств в двадцать лет делало его смешным. Он кончил там, где могли бы начать даже неуклюжие. Его честолюбие дремало.

Как и его товарищи, после спектакля он шел в кабак и в бордель. Они дрались с гуляками и ложились с женщинами, не заплатив. Они отвязывали гондолы у берега, по ночам посылали акушерок к благородным дамам, которые не были беременны, они посылали священника для последнего причастия к молодоженам, звонили как на пожар в колокола домов и церковных башен, на площади Сан Анджело свалили мраморный памятник, убегали из гондол, не заплатив. Их было семеро, часто они брали с собой Франческо.

Случай спас Казанову от плохого конца. В середине апреля он играл на благородной свадьбе, продолжавшейся три дня. На рассвете третьего дня, уставший, он покинул оркестр, чтобы пойти поспать, как увидел сенатора в красной мантии, спускавшегося по лестнице, который на пути в свою гондолу достал платок и выронил письмо. Казанова поднял письмо и отдал сенатору, который настойчиво просил Казанову забраться в гондолу, чтобы в благодарность отвезти его домой. Когда Казанова уселся рядом на скамеечку, сенатор попросил его потрясти и помассировать ему левую руку, которую он не чувствует. Казанова тряс изо всех сил. Вдруг сенатор сказал ему неясным низким голосом, что уже отнялась вся левая половина и он чувствует, что умирает.

В ужасе Казанова откинул полог и схватил фонарь. Он увидел умирающего с перекошенным ртом. Он понял, что это удар. Он приказал остановиться и побежал за хирургом. Они были на той самой площади, где три года назад он до полусмерти побил Раццету. Узнав в кофейне адрес врача, он потащил его в гондолу прямо в халате. После того как хирург пустил сенатору кровь из вены, Казанова разорвал свою рубашку на полоски и перевязал его. Потом он приказал грести изо всей силы, быстро прибыл к Санта Марина, разбудил слугу и отнес почти безжизненного сенатора в постель. Казанова взял все в свои руки и приказал позвать еще врача, который сделал второе кровопускание и одобрил при этом первое. Казанова расположился рядом с постелью сенатора.

Часом позже в большой тревоге один за другим прибыли два патриция, друзья больного, и расспросили Казанову. Они были достаточно тактичны, чтобы не спрашивать кто он такой, и он окутал себя скромным молчанием. Больной едва показывал признаки жизни, разве что дышал. Ему делали компрессы. Священник ждал его кончины. Казанова отсылал всех посетителей. Два патриция и Казанова молча сидели у постели больного. В середине дня в той же комнате они немного поели.

Вечером старший патриций сказал весьма учтиво, что если у него есть дела, он может удалиться; они же останутся на ночь на матрацах у постели больного. Казанова сказал, что расположится в кресле; больной может умереть, если он его покинет.

Оба господина выглядели пораженными. Поздно вечером все трое поели. Господа рассказали, что их друг — сенатор Маттео Джованни Брагадино, единственный брат прокуратора. Ему пятьдесят семь лет.

Сенатор Брагадино, маркиза д'Урфе и граф Вальдштайн станут тремя большими покровителями Казановы.

Брагадино происходил из прекрасной семьи. Из-за своей веры один его предок был сожжен турками, другой (алхимик) — повешен христианами.

Маттео Джованни Брагадино, красивый, ученый, очень мягкий и остроумный, приверженец черной магии, был известен красноречием и большим талантом политика, а еще как галантный мужчина, совершивший много безумств ради дам, как и дамы ради него. Он был игроком, много проигравшим. Его свирепейшим врагом был его брат, прокуратор Венеции.

Однажды прокуратор был при смерти, как утверждали три врача, от того самого яда, от которого так же болел и умер его сын. Прокуратор обвинил в отравлении брата, но Совет Десяти единогласно признал его невиновным.