За это товарищ Сталин примерно наказал меня: Каменев признался, что хотел убить вождя, Кагановича, Орджоникидзе, Ежова и Ворошилова, а меня словно бы не существовало... Товарищ Сталин никогда не обижает грубым словом — он все ставит на свои места намеком... Я проголосовал за убийство Каменева, и мои враги были посрамлены — на следующем процессе Пятаков показал, что хотел убить меня, Молотова...
Последние три года Совнарком бьется над капитальным строительством, мы дали права судам сажать рабочих за брак, за опоздание на десять минут. Но дело не идет! Орджоникидзе кричал мне: «Вы ничего не добьетесь, потому что арестованы все командиры производства».
Но в свете показаний Гринько оказалось, что прав Ежов, а не Орджоникидзе... Да, я приказал, чтобы была сокращена сеть сберкасс, но кто знал, что выстроятся очереди, в которых зреет недовольство? Я же в городе не бываю, в Кремле живу!
Почему Гринько не пришел ко мне с этим вопросом? Почему не спорил? Почему не протестовал? Боялся? Кто честен — не боится! Этому учит нас Иосиф Виссарионович! Разве вы боитесь выступать против того, с чем не согласны?! Пожалуйста, выходите сюда и выражайте свое несогласие с товарищем Вышинским! Боитесь? Но — чего же?! Чего?!
ВЫШИНСКИЙ. Подсудимый Гринько, вам известно о вредительской работе «правотроцкистского блока» в области снабжения населения предметами первой необходимости — хлебом и так далее?
ГРИНЬКО. В области товарооборота вредители осуществляли подрывную работу, создавали товарный голод, товарные затруднения в стране... Это относится как к продовольственным продуктам, так и к товарам первой необходимости...
На просцениум выходит МЕХЛИС.
МЕХЛИС. Я, Мехлис Лев Захарович, член ЦК, главный редактор «Правды», был помощником товарища Сталина, начиная с двадцатого года... Показания бухаринского чудовища Гринько сделали до конца очевидными для советского народа, отчего в стране нет масла и колбасы, трудно с хлебом, невозможно купить мыла, калош и керосина .. Это работа смрадного троцкистско-бухаринского болота...
«Работа—болото», неплохая рифма, надо подарить кому-нибудь из истинно пролетарских поэтов... Гитлеровцы винят в отсутствии достаточного количества маргарина и в карточной системе евреев и большевистских масонов, царь все валил на социалистов, жидов и студентов, а мы, наконец, сказали всю правду: в наших недостатках виноваты троцкисто-бухаринцы!
Что ж, писатели ждут социального заказа, они его получат сейчас же! Не свора бюрократов, не дураки, заменившие расстрелянных ленинцев, не правительство виновато в том, что на всех улицах стоят очереди, а тайные заговорщики, враги великого Сталина! Здесь писатели есть? Идите ко мне — хорошо уплачу за работу, вознесу до небес, объявлю гением! Чего медлите? Смотрите, позову других — те рысцой прискачут...
В Германии ввели «гитлеровские премии», очень престижно. Мы скоро введем свои, сталинские, все двери откроют художнику... Ну, бегом.
УЛЬРИХ. Подсудимый Чернов, свои показания на предварительном следствии подтверждаете?
ЧЕРНОВ. Целиком и полностью... Проучившись два года в духовной семинарии, я примкнул к меньшевикам, каковым и оставался до двадцатого, когда вступил в большевистскую партию, и честно выполнял свой долг до двадцать седьмого года, но старое меньшевистское нутро во мне, бесспорно, сохранилось...
С Рыковым я встретился осенью двадцать восьмого года. Вы, Чернов, сказал он, являетесь народным комиссаром торговли Украины, ваша задача добиться озлобления середняка путем распространения на середняцкие массы тех репрессивных мер, которые партия распространяла на кулака... Углубляйте перегибы, озлобляйте середняка, учтите чувство украинского населения и везде объясняйте, что эти перегибы являются след- ствием московской политики...
ВЫШИНСКИЙ. Обвиняемый Рыков, в этой части показания Чернова соответствуют действительности?
РЫКОВ. Я с Черновым виделся, собирался сделать сторонником и нашел в его лице готового сторонника...
На просцениуме СТАЛИН.
СТАЛИН. Я, Сталин Иосиф Виссарионович... Что они все там, с ума посходили?! Почему Рыков подтверждает ту ахинею, которую несет этот расстрига Чернов? В двадцать восьмом году правого уклона — как оформившейся группы — не было! Где Ежов? Немедленно исправьте этот провал! Хотите, чтобы Запад снова уличил нас в фальсификации?! Хотите снова бросить на меня тень?
На просцениум выходит ЕЖОВ.
ЕЖОВ. Я, Ежов Николай Иванович, нарком внутренних дел... Срочно выведите из зала суда Рыкова, я должен с ним поговорить...
Два конвоира приводят к нему РЫКОВА.
ЕЖОВ. Товарищ Рыков, вы заметили, какую ахинею несет Чернов? РЫКОВ. Не я писал ему показания.
ЕЖОВ. Со следователем мы разберемся, но необходимо как-то исправить положение... Чаю? Угощайтесь, бутерброд с икоркой... Вот, кстати, газеты... Изголодались, наверное, без прессы... Положение в Испании тревожное, фашисты наступают по всему фронту... Троцкисты, их армия ПОУМ, бежит, оголяя фланги республиканцев... И вот, нате пожалуйста, такой подарок троцкистам с придурком Черновым...
РЫКОВ. Статистов вы подбирали, не я.
ЕЖОВ. Товарищ Рыков, да что же мы с вами препираемся, право! В конце концов, оба большевики, хоть вы ветеран, а я из молодых, но ведь за суд над Каменевым, — сразу после фашистского выступления Франко в Испании, — вы тоже проголосовали! Тогда вы понимали, как нам важно изолировать мировой троцкизм — особенно в свете прямого выступления фашистов в Испании и борьбы троцкистов против агрессии Гитлера. А сейчас?
РЫКОВ. Тогда Сталин дал слово, что Каменев не будет убит... А его расстреляли...
ЕЖОВ. Каменев имел возможность отрицать свою вину! Кто ему мешал? Кто мешает это делать Крестинскому? Пожалуйста, если хотите ударить партию ножом в сердце — отрицайте и вы! Проведем закрытый процесс — и точка! «Слушайте голос Рыкова, народ его голос выковал!» Слова Маяковского, а вы?! Даже о жизни членов вашей семьи не желаете подумать! Тоже мне отец! Возвращайтесь и примите решение! Сделайте что-нибудь! Это — ультиматум!
Рыков возвращается на скамью подсудимых.