И тут, не раздумывая больше, Антуан поднялся по ступенькам, подошел к стеклянной двери, бесшумно отворил ее и предстал перед присутствующими.

Десяток физиономий повернулись в его сторону, но он их не видел; он не заметил даже, что старичок встал со своего места и обратился к нему с каким-то вопросом. Взгляд его дерзко и весело нацелился на Жака; а Жак удивленно расширенными глазами с полуоткрытым ртом, тоже смотрел на брата. Прерванный посреди фразы, он все еще хранил на застывшем лице оживленно-веселое выражение, казавшееся теперь гримасой. Длилось это всего несколько секунд. Жак уже поднялся со стула, движимый единственной мыслью: "Только бы не скандал!" Главное, отвести им глаза.

Быстрым, твердым шагом, с чуть неуклюжей любезностью, - при желании можно было подумать, что он ждал этого посетителя, - Жак стремительно двинулся к Антуану, а тот, поддерживая игру брата, отступил на площадку. Жак вышел вслед за ним, прикрыл створку стеклянной двери. Очевидно, братья машинально обменялись рукопожатием, оба действовали безотчетно, но с губ их не сорвалось ни слова.

После мгновенного колебания Жак неопределенно махнул рукой, что Антуан истолковал как приглашение следовать за ним, и братья стали подниматься по лестнице.

Этаж второй, третий.

Жак шагал тяжело, держась за перила и не оборачиваясь. Антуан, шедший за ним, уже полностью овладел собой; овладел в такой мере, что даже внутренне подивился, как мало он взволнован этой минутой. Он и раньше десятки раз с беспокойством допытывался у себя самого: "Как расценивать это хладнокровие, дающееся мне без труда? Что это - присутствие духа или отсутствие чувствительности, обычная холодность?"

На площадку третьего этажа выходила только одна дверь, и Жак открыл ее. Когда они очутились в комнате, Жак запер дверь на ключ и впервые поднял на брата глаза.

- Чего тебе от меня надо? - прошептал он хрипло.

Но его настороженный взгляд наткнулся на сердечную улыбку Антуана, который под маской благодушия украдкой следил за братом, решив оттянуть время, но готовый на все.

Жак опустил голову.

- Ну? Ну, что вам от меня надо? - повторил он. В дрогнувшем от страха голосе, еще звучавшем злобой, послышались жалобные нотки, но Антуан, чувствуя какой-то удивительный холод в сердце, с наигранным волнением произнес:

- Жак! - и шагнул вперед. Не выходя из раз взятой на себя роли, он следил за ним ясным живым взглядом и изумлялся, что буквально все - фигура, черты лица, глаза Жака совсем другие, чем прежде, совсем другие, чем рисовал он себе в воображении.

Брови Жака сошлись к переносью, он тщетно пытался овладеть собой, сжал губы, чтобы удержать рыдание; потом глубоко вздохнул, и вместе с этим вздохом ушла вся его злоба; вдруг весь обмякнув, словно обескураженный собственной слабостью, он прижался лбом к плечу Антуана и повторил сквозь сжатые зубы:

- Ну что вам от меня надо? Что вам от меня надо?

Антуан интуитивно понял, что мешкать с ответом нельзя, и ударил наотмашь:

- Отец очень болен. Отец при смерти. - Он помолчал и добавил: - Я приехал за тобой, малыш.

Жак не шелохнулся. Отец? Неужели они считают, что весть о смертельной болезни отца может хоть что-то значить для него, живущего совсем новой жизнью, какую сам себе создал, может выкурить из его убежища, может повлиять на те мотивы, которые побудили его бежать из дома? Единственно что до глубины души потрясло Жака - это слово "малыш", которого он не слышал столько лет.

Молчание становилось столь тягостным, что Антуан снова заговорил:

- Я ведь совсем один... - Его подхватило вдохновение - Мадемуазель не в счет, - пояснил он, - а Жиз в Англии.

Жак поднял голову:

- В Англии?

- Да, она готовится к диплому в монастыре, неподалеку от Лондона и не может приехать. Я совсем один. Ты мне просто нужен.

Что-то дрогнуло в душе Жака, поддалось его упорство, хотя сам он этого еще не осознал; мысль о возвращении домой, еще не приняв конкретной формы, тем не менее перестала быть столь окончательно неприемлемой. Он отодвинулся от брата, неуверенно шагнул в сторону, а затем, словно решив погрузиться с головой в свои муки, рухнул на стул, стоявший у письменного стола. Он не почувствовал руки Антуана, коснувшейся его плеча. Закрывши лицо ладонями, он рыдал. Ему чудилось, будто на его глазах рассыпается в прах убежище, которое он в течение целых трех лет возводил камень за камнем, возводил собственными руками, в трудах, в гордыне, в одиночестве. Даже в минуту смятения ему хватило прозорливости взглянуть в лицо року и понять: любое сопротивление обречено на провал, рано или поздно они добьются его возвращения, чудесному его одиночеству, а быть может, и свободе, пришел конец, и разумнее пойти на мировую с неотвратимым; однако при мысли о собственном бессилии он задыхался от боли и досады.

Стоявший рядом Антуан не переставал наблюдать, размышлять, ничем не стесненный, так, словно бы его любовь к брату была отодвинута временно на задний план. Он смотрел на этот вздрагивающий от рыданий затылок, вспоминал приступы отчаяния, охватывавшие Жака-ребенка, а в душе спокойно подсчитывал все шансы "за" и "против". Чем дольше тянулся этот приступ, тем больше Антуан проникался уверенностью, что Жак сдастся.

Он снял руку с плеча брата. Обвел взглядом комнату, и сотни мыслей разом пронеслись у него в голове. Комната была не только очень чистая, больше того - комфортабельная. Правда, потолок низковат, зато просторно, светло, выдержано в приятных глазу светлых тонах. Паркет цвета воска, натертый до блеска, потрескивал сам собой, очевидно, от жара; в белой фаянсовой печурке гудели горящие поленья. Два кресла, обитые кретоном в цветочек; несколько столиков, заваленных бумагами, газетами. Книг мало: около полусотни на этажерке, подвешенной над еще не застланной кроватью. И ни одной фотографии; ни одного воспоминания о прошлом. Свободный, одинокий, недосягаемый даже для воспоминаний! Капелька зависти просочилась в суровое суждение Антуана о брате.

Тут он заметил, что Жак затих. Значит, дело выиграно? Удастся ли увезти его в Париж? В глубине души Антуан ни минуты не сомневался в успехе своего предприятия. И сразу же его захлестнула волна нежности, душу переполнила любовь, жалость; ему так хотелось заключить в объятия этого беднягу. Он нагнулся над склоненным затылком, окликнул еле слышно:

- Жак...

Но тот гибким движением вскочил на ноги. Яростно вытер мокрые глаза и смерил Антуана взглядом.

- Ты на меня сердишься, - сказал Антуан.

Ответа не последовало.

- Отец скоро умрет, - проговорил Антуан, как бы в виде извинения.

Жак отвел глаза, но тут же повернулся к брату.

- Когда? - спросил он. Спросил рассеянно, резким голосом, с искаженным лицом. И, только поймав взгляд Антуана, понял неловкость своего вопроса. Он потупился и уточнил:

- Когда... когда ты собираешься ехать?

- Как можно скорее. Все может случиться...

- Завтра?

Антуан ответил не сразу:

- Если можно, лучше сегодня вечером.

С минуту они смотрели друг на друга. Жак еле заметно пожал плечами. Нынче вечером, завтра - какое это имеет теперь значение?

- Скорый поезд идет ночью, - глухо бросил он.

Антуан понял, что час их отъезда назначен. Он уверенно ждал: всё, чего он до сих пор энергично добивался, всегда сбывалось, и поэтому не испытывал ни удивления, ни радости.

Так они и стояли посреди комнаты. С улицы не долетало городского шума, можно было подумать, что они в деревне. По скату крыши, тихонько журча, стекала дождевая вода, да временами ветер с ревом врывался под черепичную крышу. С каждой минутой росло их смущение.

Антуан решил, что Жаку хочется остаться одному.

- У тебя, должно быть, много дела, - сказал он, - я пойду.

Лицо Жака вспыхнуло:

- У меня? Да нет. Почему ты так думаешь? - И он быстро опустился на стул.