Лекарь погрузился в раздумья, в мозгу теснились мысли. Церцер писал все это еще два месяца тому назад, и тогда новизна ситуации вдохновляла его. Но Яго ни минуты не будет сомневаться. Надо немедленно отправляться в дорогу, чтобы восстановить потерянную репутацию. Уже с начала ноября невозможно будет найти ни галеры, ни вьючного каравана до Севильи. Оставалось совсем немного времени до того, как все пути перекроются, станут непроходимыми.
В висках стучало, радость переполняла сердце. Обостренными чувствами он уже осязал свежесть Гвадалквивира, слышал эхо церковных колоколов, бодрые крики на базарах, а еще звук ситара Субаиды.
Так и получилось, что за угрюмой ночью последовал великолепный рассвет.
Filia diaboli
Когда-то, впервые въезжая в Севилью, Яго испытывал чувство близкое к ликованию. Теперь же, через два года после отъезда, он возвращался сюда настороженный и с поникшей головой. Словно корабль, потерявший мачту во время бури. Мысли беспорядочно роились в голове, он был почти убежден, что здесь в каком-нибудь переулке таится угроза, что его ждет кара за возвращение. Город казался теперь чужим, но странным образом уже не в Гиомар Яго видел причину этого отчуждения, потому что в сердце погасли уголья гнева, утихла враждебность к ясновидице и королю дону Педро. Он возвращался просто для того, чтобы выполнить обещание, данное Субаиде, а пережитые им ужасные события готов был навеки забыть.
Повсюду еще ощущались последствия чумы. Люди были насторожены, повсюду царила нищета. Тем не менее в этот вечерний час куда-то спешили нередкие прохожие, молчаливые и не торопившиеся уступать дорогу конным повозкам.
Не было сомнений, что население города запугано и в его жизни большее значение возымели крестные ходы и заклинания церковников. На закутанного в плащ Яго Фортуна, бывшего лекаря лечебницы Арагонцев, никто не обратил внимания, и это его приободрило. В сумерках, вдыхая запахи вечернего морского ветерка, он пришел прямо к дому Ортегильи. Открыл ворота и вошел, не подавая голоса. Двор был тих, лимонные деревья пожухли на зимнем воздухе, со стороны сеновала слышался знакомый стук прялки. Андреа занималась привычным делом.
— Эй, кто живой на ковчеге? — подал он голос и замер.
Тут же послышались голоса, суета и торопливые шаги вниз по лестницам. И потом слова удивления и радости Ортеги, слезы Андреи. Искренние чувства этих двух дорогих ему существ пролили бальзам на его усталую душу. Все трое слились в объятиях, так и вошли в комнаты. Яго ощутил, что он снова дома.
— Ну, ты все такой же красавец, — говорила Андреа, — ничуть не изменился.
— Это потому, что два года одиночества и удаленности от дел были для меня сплошным отдыхом. И вы оба прекрасно выглядите!
После взаимных восторгов судья начал взахлеб рассказывать новости.
— Первое, что я должен тебе сказать, Яго: две недели назад альгвасилы Трибунала арестовали донью Гиомар и этого урода Бракамонте. Похоже по всему, что пришел их час и эту лицемерную шлюху в ее балахоне не спасет от костра даже сам сатана. Она созналась в страшных преступлениях, а народ на улицах болтает, будто на одной из ее грудей вытатуирован знак дьявола, — округлив глаза, заключил Ортега, а его жена добавила:
— Благочестивые люди говорят, что крестилась она левой рукой и обладала сатанинскими чарами.
— Ее белые руки и на самом деле сотворили немало черных дел, — сказал лекарь. — Надеюсь все-таки, что Трибунал пощадит ее, хотя и будет строг. Лично я не держу на нее зла.
— Дружище, глазам не верю: ты с нами! — снова заулыбался Себастьян. — Андреа, ну-ка тащи красное вино, которое мы припасли для такого случая. А ты рассказывай, дружище!
Вино развязало Яго язык, а судья блудниц в ответ поведал обнадеживающие новости о Субаиде, которая с нетерпением ждала его возвращения, проживая в доме своей бабушки Фатимы в Гранаде, во дворце Альгамбра. У Яго уже было готово письмо к Субаиде, которое Переметный через пару дней обещал передать пограничным патрулям.
Наговорившись, они только на рассвете легли спать, и Яго проснулся лишь в середине следующего дня.
Первым делом Яго побывал на могилах Эрнандо Фарфана и несчастного Исаака де Туделы. Слезы на его загорелом лице свидетельствовали о так и неутихшей в душе боли. Потом он, закрыв лицо плащом, миновал квартал рабочих-веревочников и постучал в дверь врача и астронома Вер Церцера. Тот оказался дома и встретил его дружеским, теплым взглядом. Он был единственным из близких друзей, кто не удивился, встретив молодого человека; очень довольный его приездом, мастер рассказал о жизни в городе, о больнице, по которой Яго соскучился, о ближайших планах и ответил на кучу вопросов.
— О том, что я тебе сообщу, вообще никто не должен знать. Поговорим на набережной, подальше от чужих ушей. Сегодня погожий день, Рождество, вот и прогуляемся.
Прохладный ветер овевал квартал Магдалины и набережную Ареналя, пошевеливая верхушки пальм. Кое-кто из встречных узнал молодого врача и благодарно поцеловал ему руку. Из таверны «Дель Соль» слышались рождественские песенки под звуки лютни и виуэлы, но они, чуждые праздному веселью, прошли через Масличные ворота. Здесь на них пахнуло африканскими продуктами, сгруженными на доски; рядом нес свои воды Гвадалквивир, на котором, рассекая зеркальную гладь, прокладывали свой путь галеры. Яго не утерпел с расспросами:
— Как получилось, что дело дошло до ареста доньи Гиомар?
— Несмотря на ее покровителей, которые теперь в явной опале, ее обвинили в ужаснейших вещах. Но об этом пока знает лишь круг посвященных.
— Все это поразительно, мастер, хотя и можно было предвидеть, — сказал Яго, тут же вспомнив фразу-приговор, брошенную ему ведьмой в лицо в день смерти Исаака: «Устремишься к гибели!»
Сколько времени прошло, а он все еще воспринимал фразу как анафему, хотя былая ярость по этому поводу уже улетучилась.
Обращенный иудей стрельнул глазами по сторонам и спросил загадочно:
— Яго, тебе в твоей практике когда-нибудь приходилось лечить самоубийцу, который пытался повеситься?
— Никогда, мастер, — ответил тот, не понимая, куда клонит его собеседник.
— Так вот, слушай и удивляйся. У меня так и стоит перед глазами одно обычное раннее утро, обернувшееся драмой. Это произошло на Успение в прошлом году. Я был занят утренним омовением, когда явился слуга известного аристократа Сельсо Гусмана и попросил срочно прийти к ним домой, это рядом с обителью Санта-Инес. Придя туда, я удивился траурной обстановке, царившей в доме. Меня тут же провели в спальню его младшего сына, совсем молодого человека, борода только пробивается. Жизнь его висела на волоске, причем мне было очевидно, что тут не обошлось без насильственного удушения. Веришь ли удручающее зрелище.
— Молодой человек пытался покончить с собой? — спросил Яго.
— Не совсем так, — сказал Церцер, понижая голос. — Дело в том, что удушение входило в ритуал недостойной похотливой игры. Ему чудом удалось вырваться. А происходило все это, представь себе, в тайном убежище бегинок доньи Гиомар, за глиняными стенами обители Сан-Клементе.
— Святое копье! Хотя какая же это новость: как и другие добропорядочные жители Севильи, я давно подозревал, что эта обитель является местом любовных свиданий состоятельных дворян.
— Да, но раньше это как-то замалчивалось, потому что сам король дон Педро заглядывал туда в своих беспутных похождениях, — продолжал советник. — Короче говоря, мне удалось, не без труда и волнений, отвратить молодого человека от смерти, и, хотя у него осталась проблема с голосом, он выздоровел. В те же дни пришло известие об убийстве доньи Элеоноры де Гусман, о резком ухудшении отношений дона Педро со своей матерью и последовавшей потере доньей Гиомар своей покровительницы. В общем, основа всех событий — взаимная ненависть двух высокопоставленных женщин. Так и пришел долгожданный момент, Яго. Дон Сельсо, удрученный и рассвирепевший из-за смерти своей родственницы, отправился прямиком в Трибунал, где и заявил о случае с неудавшимся удушением — достаточно конфиденциально, чтобы не повредить семейной репутации. Когда это все же всплыло на поверхность, весь город был возмущен. Ну а потом пошла целая череда обвинений против доньи Гиомар, столько лет замалчивавшихся из-за страха, и дело кончилось ее заключением в темницу Сан-Хорхе.