— А я все-таки думаю, что эта обманщица скрывает кучу ужасных секретов, — продолжил разговор Яго. — Так, значит, она признала свое участие в отравлении Субаиды?

Лицо советника стало непроницаемым.

— Я в курсе того, что ты неравнодушен к принцессе-назарийке и ты не из тех, кто руководствуется чувством мести, но это так: именно она приготовила яд по рецепту, взятому, между прочим, из библиотеки аль-Мутамида, а еще составила записку со строфой из Корана.

— Это правда, от мести я давно отказался. Достаточно, если ее просто осудят.

— Так вот, относительно заложницы Гиомар клялась, что сделала это по приказу королевы Марии, но с единственной целью проучить ее, потому что не могла простить королю Альфонсу, что гранадская принцесса входит в круг его приближенных. Карлик Бракамонте, работавший когда-то канатоходцем в компании комедиантов, большой ловкач в лазании по стенам, проник незамеченным в дом Тенорио и подложил яд с ведовским заклятием. Дьявольская проделка, скажи?

— Я всегда предполагал нечто подобное, Церцер. Эта преступная попытка слишком походила на сведение счетов со стороны супруги, которой пренебрегли, а не на антигосударственный заговор, как это представили, — рассудил Яго, чувствуя, что гора свалилась с его плеч. — А как она объяснила смерть брата Ламберто и заговор с целью убийства инфантов-бастардов?

— Да так, что ее роль ограничивалась общением с монахом ордена Милосердия, а сама интрига была задумана королевой-португалкой, которая мучилась, потеряв любовь своего венценосного супруга, а когда увидела, что трон ее сына Педро может ускользнуть, раскинула свои коварные тенета.

— Сложны дела брачного ложа. И таким образом вершится политика!

— Горе-монаху подсунули свечи с цианидом, которым он и надышался, а также подлили добрую дозу яда в графинчик с водой для освящения даров. Рано или поздно он коснулся бы пальцами рта и мгновенно бы погиб, что и произошло. Карлик пробрался по крышам обители Милосердия, чтобы доставить убийственное средство. Это настоящие убийцы, Яго, действующие наверняка, — горестно покрутил он головой.

— А с них не спросили за убийство троих иудеев и за другие не менее злодейские дела?

— На этот счет донья просто заявила, чтобы обращались к королю Педро, его матери и ее фавориту, которые имели виды на предоставленные еврейские кредиты, а также на виноградники и сады в Альхарафе, на которые, впрочем, хотели наложить лапу и некоторые городские богатеи. Здесь сплелись власть, деньги, амбиции и месть — смертоносный узел.

— Получается, что эта сумасшедшая действовала не ради собственного обогащения, а стала инструментом королевских амбиций. Какая глупость, помноженная на раболепство!

— Обычно бабочки, подлетая слишком близко к сильному огню, опаляют свои крылья, — рассудил советник, созерцая прибрежные пальмовые рощи.

Они дошли до зубчатых стен монастыря ордена святого Иоанна, и Церцер предложил Яго пообедать в одном приличном заведении в квартале Франкос, чтобы закончить день в его обширной библиотеке, где появилось кое-что новенькое наряду с приобретениями для нумизматической коллекции, которой он очень гордился. Там они по ходу дела обсудят, как лучше вплотную заняться Дар ас-Сурой, вожделенной тайной Субаиды, и таким образом он сможет выполнить данное ей обещание. К ней все неудержимее рвалось сердце.

У Яго ощутимо полегчало на душе, он с безмерным удовольствием последовал за Церцером, ему было интересно, кто из его друзей таковым и остался и кто уцелел из славного общества раввинов и эрудитов Севильи. Получается, никакое зло не выдерживает хода времени, и ведьма-монахиня в конце концов отведала собственного яду.

Опустился вечер. В доме у советника потрескивали свечи. Ближе к ночи звездный ковер покрыл небо. Яго уже собрался было идти, когда Церцер предложил подняться вместе с ним на крышу.

— Пока тебя не было в Севилье, ты кое-что подзабыл. Что, не помнишь? На Рождество капитул устраивает искусственные огни.

— А, китайские свечи! Это, конечно, занятно, пойдемте смотреть.

Ждать пришлось недолго, потому что с наступлением полной темноты одновременно со стен дворца Караколь, от ворот Биб-Рагель и из района монастыря Сан-Агустин вырвались и ушли вверх крутящиеся огни, словно души, влекомые дьяволом. Они затерялись в черноте ночи, рассыпавшись на мириады цветных искр, которые складывались в вычурные и впечатляющие узоры. Лекари даже не знали, в какую сторону смотреть и чем больше восхищаться, потому что, пока речная гладь и купола города наполнялись вспышками, взлетали новые снаряды и новые огни высвечивали паруса кораблей и пронизываемое лучами севильское небо, отчего маяк Сантипонсе приобрел на все время салюта опаловый оттенок.

— Очаровательно, магистр! — восхитился Яго. — Это похоже на природу, которую отразили наоборот, потому что теперь земные огни, соперники могущественных светил, освещают небо.

— Однако последние неизбежно побеждают в этой борьбе, друг мой, — ответил астроном.

С последним залпом, впечатавшимся в звездный полог, огни погасли и рукотворные вспышки иссякли. Из каких-то уголков взбудораженного города до них донеслись веселые звуки свирелей и бубнов, извещавшие о приближении празднества маленького епископа.

Рука, скрывающая мудрость

Женский монастырь Сан-Клементе напоминал растревоженный улей: не успевали оправиться от одной напасти, как наваливалась другая, — спокойствие обители осталось в прошлом.

По кварталу Сан-Лоренсо вслед за угрюмым гвардейцем, который нес пурпурный штандарт города Севильи, шла небольшая процессия во главе с судьей. Был первый день нового года, собирался дождь. Белесые дымы поднимались из-за стен города, будто где-то там дышал огромный великан. Ближе к полудню у ворот обители Сан-Клементе раздались три сухих удара молотком; на пороге молчаливо стояли пятеро мужчин: один был в сутане, остальные в широкополых шляпах и черных плащах, похожие на нахохлившихся воронов.

— Именем Трибунала, открывайте!

У новой настоятельницы, аббатисы Констансы Тенорио, дрожали колени, пока не менее испуганная привратница открывала засов. Завидев дона Лопе де Фигероа, она еще и побледнела. Севилья до сей поры не знала более сурового и придирчивого судьи. Рядом с ним стоял каноник кафедрального собора, державший в руке распоряжение архиепископа, а также ректор лечебницы Арагонцев дон Николас в сопровождении комиссии ученых — Бер Церцера и Яго Фортуна, друга Тересы, племянницы аббатисы, и ее брата адмирала дона Хофре.

— Мать аббатиса, обвиняемая донья Гиомар показала, что она готовила свои дьявольские снадобья в помещении у монастырского водоема, — заявил дон Лопе. — Вот эти врачи из больницы, специалисты по травам, должны осмотреть дарохранительницы, или ящики с колдовскими предметами и мазями сатанинской ворожеи.

— Но, сеньор альгвасил, не хотите ли вы найти в этих стенах еще и кипящий котел, помело или козла, гуляющего по трапезной? — едко и не особо церемонясь, спросила быстро пришедшая в себя настоятельница, пятидесятилетняя особа с живым взглядом, фарфоровыми щеками и чуть заметными усиками.

— «Decretum Gratiani» [171] предписывает: «Ни один крещеный христианин не должен использовать эликсиры, препятствующие зачатию, как и средства, способствующие аборту», — подал голос кафедральный клирик. — А эта filia diaboli в целях разврата применяла яды и фимиамы, колдовала с их помощью и торговала ими — прямо под крышей аббатства.

— Святая церковь разрешает использовать травы в терапевтических целях, аббатиса, в противном случае это называется чернокнижием и ведовством, — строго добавил дон Николас.

— На ваш монастырь легло подозрение в нравственном падении, позорных скандалах и разнузданных оргиях, — сурово изрек судья. — Воистину, сам дьявол проник в эти стены, расставив здесь свои силки и ловушки.